— Обязательно, — заверил я.
Он снова впал в задумчивость, наконец со вздохом развел руками.
— Сожалею. Я знаю всех знатных господ, но названного вами господина нет в числе жителей.
— Как нет? — ответил я. — Должен быть! Без Тартарена нет и Тараскона.
Он покачал головой:
— Судя по вашим словам, это довольно известный человек, а я перебрал уже и всех простолюдинов и слуг. Увы, господина Тартарена нет, очень сожалею.
Я почувствовал себя обманутым.
— Тараскон есть, а Тартарена нет?.. Да кому этот Тараскон нужен без Тартарена? Он и держался только на Тартарене... Не удивлюсь, если в один день вдруг исчезнет...
Горожанин побледнел, торопливо сплюнул через плечо, перекрестился и сделал еще несколько жестов, отгоняющих демонов, богов, чужих богов и божков, эльфов, банши и прочих фей.
— Что вы такое говорите? Вас даже слушать страшно! — Я пожал плечами:
— Мне всегда казалось, что одно без другого быть не может. Есть вещи настолько взаимосвязанные... К примеру, если бы вдруг не стало Гамлета, то кому на фиг нужна эта Дания?..
Он остался, озадаченно глядя нам вслед, а я осторожно поехал по людной улице по направлению к центру. Бобик шел рядом, понимая, что пугать народ не стоит, это не гуси на берегу озера. Какой-то слишком торговый город: лавочки гостеприимно распахнули двери чуть ли не в каждом доме. Представляю, что творится в центре или на том месте, где рыночная площадь. Двери трактиров тоже распахнуты, оттуда вопли, песни, музыка, на крыльце подгулявшие вызывающе разглядывают прохожих, выискивая, с кем бы подраться.
Я миновал не больше десятка домов, а мимо проплыли уже два заведения с красными фонарями. И в профессии женщин, что хохочут и строят глазки прохожим, можно не сомневаться.
Слегка озадаченный и заинтригованный, я возвышался в седле, на лице рассеянно-благожелательная улыбка, я самый мирный человек на свете, только иногда подпускаю на лицо суровости, когда слишком уж пристают с предложениями что-то купить или, наоборот, продать: коня, собаку, седло, одежду, меч... что за торговый город!
Тепловое или запаховое зрение я должен, как говорится, включать нехилым волевым усилием, зато чувство опасности бдит на автомате. Адальберта вблизи не замечено, с явной неприязнью на меня никто не смотрит. Можно бы расслабиться, но я из такого времени, где постоянно говорят о расслаблении, но расслабиться никому не удается при сумасшедшем темпе. Здесь темп просто сонный, но мне себя уже не переделать...
Возле одного из домов трое или четверо дюжих мужчин, здорово подвыпивших, остановили женщину, прижали к стене и с пьяным гоготом пытались задрать ей платье. Она отбивалась с неожиданной силой, одному кулаком расквасила нос. Тот с дикой руганью ударил ее ладонью по лицу. Голова женщины мотнулась в сторону, в сторонке кто-то предостерегающе закричал, что позовет стражу. Женщина устояла, только из ноздрей потекли тонкие красные струйки.
Бобик зарычал и с надеждой посмотрел на меня. Зайчик тоже остановился, будто и его раздирают противоречивые чувства. Обязанность рыцаря — защищать всех слабых и беззащитных, особенно женщин и детей. Это вроде бы аксиома, но в то же время на свете столько беззащитных, что всех не наспасаешься. Будешь спасать без сна и отдыха, пока сам от голода и недосыпа не откинешь копыта. Эта мудрость позволяет нам терпеть трамвайных хамов, отворачиваться от наглецов, оскорбляющих женщин на улице, обходить стороной драку, где трое бьют одного.
Вздохнув, я повернул коня в их сторону, сказал негромко:
— Бобик, сидеть!.. А вы, герои, оставьте женщину в покое.
Ударивший женщину вскинул голову, крепкий такой братан, самая древняя и вечная порода. Узкие глазки под нависающим лбом неандертальца сумели как-то выпучиться.
— Эй, благородный... а тебе не всё равно?
«Вообще-то всё равно», — ответил я мысленно, но вслух из меня что-то сказало:
— Ты меня слышал. Потому повторять не стану.
Он смотрел оценивающе, на лице проступило недоумение. Оглянулся на дружков, их четверо, я один. И хотя бывают случаи, когда один побивает десятерых, но это если колдун или огр, а я не выгляжу ни тем, ни другим. Но всё-таки он недаром вожак, такие стремятся к победе, а не к драке, сказал властно, чуть повысив голос:
— Вот что, рыцарь. Ты ведь рыцарь? Езжай дальше.
Второй, ухмыляясь, грубо схватил женщину за волосы. Не меняя выражения лица, я выхватил меч. Блеснуло лезвие, отрубленная кисть повисла на женских волосах, а бандит тупо уставился на обрубок, откуда сразу в три струи брызнул темно-красный поток.
— Последнее предупреждение, — произнес я тем же голосом, хотя сердце уже колотится, а страх холодит кожу в ожидании неприятностей. — Дальше буду снимать головы.
Браток заорал, стал хватать обрубок другой рукой, остальные ошалело смотрели то на меня, то на калеку. Тот наконец повернулся и побежал по улице, задевая стены. Женщина в испуге тряхнула головой, рука отцепилась и упала на землю.
Оставшиеся братки заворчали, но начали отступать, не сводя с меня взглядов. Один прорычал:
— Ты дурак... Не знаешь, с кем связываешься...
— Знаю, — ответил я. Браток вытаращил глаза.
— Знаешь? А ты... кто?
— Человек, — ответил я. — А ты — говно.
Он отступил еще, злобная улыбка заиграла на губах, и всё так же, не сводя с меня горящих злобой глаз, прорычал:
— Ты дурак, чужестранец. И тебе конец. Это мы здесь хозяева.
Он кивнул своим, все разом повернулись и бросились прочь. Женщина вскинула голову, я только сейчас рассмотрел ее лицо: покрытое ровным загаром, темные, как спелый терн, глаза, такие же темные и широкие брови, почти сросшиеся на переносице, недлинные черные смолистые волосы. Она смотрела с испугом и надеждой, я кивнул, молча объясняя, что всё конечно.
Она сказала торопливо:
— Спасибо, добрый господин!.. Вы очень великодушны.
Я отмахнулся:
— Пустяки.
— Но не для нас, — сказала она. — Пусть Господь воздаст вам, ибо не в моих силах отблагодарить вас.
Я перекрестился и сказал громко:
— Возможно, это Господь и надоумил меня проехать именно этой дорогой и в этот час, чтобы моей рукой покарать злодеев?