Она зябко передернула плечами:
— Не знаю. Я так его ненавижу.
— Почему?
— У меня отец и мать утонули в бурю.
— Сочувствую.
Она снова оглянулась, смягчила тон:
— Весь наш город превратился в... сплошное развлечение. Люди перестали работать, только развлекаются. Потому и дивлюсь, чтоб одинокому молодому сеньору да не найти себе развлечений в самом городе?
Я хотел было уточнить, что разве нет других развлечений, поинтереснее, но подумал, что лукавлю. Во все времена главными остаются базовые радости: выпить и потрахаться, потрахаться и выпить. И не так уж важно, трахаешься в пещере или на компьютерном столе.
— Вообще-то верно, — согласился я. — Но с этим успеется.
— Да и море не убежит...
Дорожка подвела к крыльцу дома, там с одной стороны кусты роз вообще потонули под мощными зарослями чертополоха, с другой стороны — рассохшаяся бочка под водостоком с крыши, обручи проржавели и свалились, вода выбежала в щели. Женщина посмотрела на меня виновато, почти умоляюще.
— Руки не доходят...
— Да-да, — согласился я, — сад просто неимоверный... Так и кажется, что тянется до края света.
Она поднялась на крыльцо. Я гадал, что же случилось, что одна в таком огромном хозяйстве. Не говоря уже о саде, сам дом содержать — это не меньше трех слуг надо, да и тем не придется сидеть сложа руки.
В доме, на удивление, чисто, в первой же комнате светло, большой стол с тщательно выскобленной поверхностью, чистые шторы на окнах.
Она слабо улыбнулась:
— Я сейчас соберу на стол.
— Да, если не слишком побеспокою...
Наверху на лестнице послышались звонкие детские голоса. Я поднял голову. По ступенькам сбегают двое мальчишек, такие же черноволосые и со сросшимися густыми бровями, фамильная черта. Увидев незнакомца рядом с мамой, замерли, глядя на меня испуганными черными, как спелая смородина, глазами.
— Мои старшенькие, — сказала женщина тепло, — Ганс и Фриц. А меня, кстати, зовут Амелия...
— Рад слышать, госпожа Амелия. Старшенькие, это значит, что есть еще?
— Есть, — ответила она почему-то грустно. — Аделька и Слул. Они еще совсем маленькие. Гансу и Фрицу одиннадцать и десять, а тем пять и три.
— Счастливая у вас семья, — сказал я дежурную фразу, улыбнулся детям, повернулся...
...и язык прилип к гортани. На дальней стене в простой раме портрет мужчины средних лет. Рисовал явно не придворный художник, а кто-то из начинающих гениев: смело, остро, без мелких деталей и вытютюливания, потому портрет выглядит почти живым, хотя это всего лишь набросок с хорошо прорисованным лицом, а плечи и грудь лишь намечены небрежными штрихами.
Холодок продолжал растекаться по моему телу. Этого человека я уже встречал, да не просто видел... Да, это крупное лицо с холодными и жестокими глазами, тогда, помню, на меня пахнуло могильным холодом... И сейчас — как будто я на миг потерял одежду, стоя на холоде.
Госпожа Амелия проследила за моим взглядом. На лицо ее легла печаль.
— Это мой муж.
— Гм... — пробормотал я, не зная, что сказать, — прекрасный портрет... Очень талантливо передано. Уверен, что и сходство тоже...
Она кивнула:
— Да. Все говорят, что как вылитый.
— Художник живет в городе?
— Нет, уехал в столицу. Пригласили ко двору. Кто-то из знатных увидел его работы.
— Понятно, столица всегда забирает самых талантливых. А муж... дома?
Я отводил взгляд, спрашивать такое очень уж не по себе, знаю же, где я его оставил, утыканного стрелами, а женщина, словно ощутив недосказанное, посмотрела тревожно и вопрошающе.
— Нет... он уехал пять месяцев назад.
— И...
— Не вернулся, — договорила она с трудом. — До сих пор не вернулся.
— Да, — ответил я, — да... — Она спросила быстро:
— Что «да»?
Я сказал неуклюже:
— Времена неспокойные. Мало кому удается уложиться в те сроки, какие наметил. Что-то да задерживает...
Она сказала тоскующее:
— На этот раз он задержался... слишком.
Глава 9
На стол опустилась миска с высокими краями, пахнет вкусно, я зачерпнул деревянной ложкой, горячий суп приятно обжег рот и прокатился в глотку. Желудок наконец затих и занялся своим делом. Я хлебал суп, прикусывал свежим хлебом, на столе появилось и мясо, а когда мясо, это еще не крайняя бедность, хотя и богатством здесь не пахнет. Скорее разрушением, как в умирающей дворянской усадьбе.
— Чем занимается муж?
— Торговыми делами, — ответила она не задумываясь.
— Купец?
— Нет, — сказала она в некотором затруднении, — он мне долго объяснял, но я не всё поняла. У них очень сложно, в торговых делах много людей: одни перевозят товары, другие продают, третьи хранят на складах, четвертые ищут выгодные сделки... Он как раз искал, потому всё время в отъездах.
Я пробормотал:
— А с виду... гм... человек семейный, домашний. — Она оживилась, глаза заблестели.
— Да, он очень семейный! Всегда с таким удовольствием возвращался. И всегда говорил, что нет на свете места лучше, чем родной дом и родная семья. В последний раз обещал, что как только завершит эту сделку, то осядет и будет заниматься только садом. А то насадить насадил, а за ним уход тоже нужен...
— Да, — согласился я, — ужас, как всё запущено.
После супа был каплун с салатом, налим тушеный и великолепный пирог с черникой. Я в самом деле ощутил голод, хотя намеревался после сытного завтрака лишь пощипать, как принято у аристократов, чуточку одного, чуточку другого, а всё прочее, дескать, уносите слугам, но разохотился так, что сожрал всё, даже тонкие косточки молодого каплуна схрумал, как пес, оставив только заостренные осколки не крупнее спички.
Она счастливо хлопотала у стола, очень довольная, что может кормить мужчину, это первейшая женская обязанность — накормить, хорошо накормить, я допил чай из душистых трав и прямо посмотрел на хозяйку.
— Счастлив тот, кому удалось уговорить вас выйти за него замуж. Мне кажется, такой дом мог выстроить только счастливый человек...
— Не знаю, — ответила она со вздохом. — Иногда он выглядел очень счастливым. Но не всегда... Он очень любил это место. Я сперва не понимала, смеялась над его прихотью поселиться у моря. Для нас, уроженцев степи, здесь не совсем... уютно.
— А потом? — Она вздохнула:
— Потом я ощутила нечто... Здесь свое очарование, совсем не то, что в наших степных просторах. Видите наш сад? Там больше тысячи деревьев, я даже не знаю, сколько на самом деле... но если в степи разнообразия лучше не искать, то здесь чуть ли не каждое дерево дает свои плоды. Не такие, как на соседнем. Правда...
— Что?
Она вздохнула снова:
— Я бы всё оставила и поселилась в другом городе, тихом и спокойном, если бы могла... Мне никогда не нравилось, когда море так близко. Но муж обожает, если море рядом.
Я отводил взгляд, язык не поворачивается брякнуть, что муж не вернется. Оттуда не возвращаются.
— Госпожа Амелия... — Она поспешно кивнула:
— Можно просто Амелия, ваша милость.
— Хорошо, — согласился я, — просто Амелия... Мой корабль будет готов к отплытию не раньше, чем через неделю. Всё это время придется торчать в этом, как вы говорите, очаровательном городе. В гостинице готовят неплохо, но там слишком шумно. Я не люблю вскакивать среди ночи от того, что под окнами очередная драка. Дрались бы молча, а то... Словом, у вас мне понравилось. Я предпочел бы остановиться в таком тихом доме. И еще мне чудится, вы даже готовите намного лучше, чем в гостинице. В цене, думаю, сойдемся...
В подтверждение я бросил на стол пару золотых монет. Ее глаза округлились, на блестящие желтые кружки смотрела неотрывно. Я сохранял вид толстого и богатого, наконец она сказала с неуверенностью:
— Не знаю, удобно ли это...
— Вы просто сдаете комнату, — сказал я. — У вас их достаточно. Я плачу за чистую комнату, постель с чистыми простынями и хорошую домашнюю еду. Разве не останавливаются знатные люди у своих друзей, предпочитая их общество гостиничному люду?
Она в нерешительности кивнула:
— Да, но знатные у знатных... — Я прервал:
— Знатные останавливаются не у знатных, а там, где удобнее. Обычно у знатных условия лучше, потому их и предпочитают. Но у меня в этом городе друзей нет, даже знакомых нет. Зато вижу, что у вас чисто, уютно, а обед очень хорош. Всё, без возражений! Я занимаю у вас лучшую комнату. Ну, которая для гостей. Кстати, возьмите еще пару монет. Купите на рынке лучших продуктов.