— Из кузницы гномов нашей страны, — произнес он торжественно, — этот кинжал не сломать, не согнуть. Даже затупить никому не удастся.
— Красивая вещь, — признал я. — Что за королевство, в котором делают такие прекрасные вещи?
— Эбберт, — произнес он громко и торжественно. — Королевство Эбберт, ваше высочество!
Я застыл на миг, затем спросил сдавленным голосом:
— А король там… все еще Харбиндер?
Он ответил со всем почтением:
— Да, король правит сурово и уверенно.
Я покачал головой.
— Я не приму этот дар. А к Харбиндеру скоро приду сам. Не с кинжалом, а с длинным мечом.
Он отшатнулся.
— Ваше высочество!
Я проговорил медленно, ярость вскипела так моментально, что я едва успевал душить ее в себе, пока не начали лязгать зубы:
— Это проклятое королевство… будет уничтожено!.. Город Вифли, где все жители отказали в куске хлеба и глотке воды жаждущим странникам, будет стерт с лица Земли! А то проклятое место, где он некогда стоял, будет вспахано и предано проклятию!..
Он побледнел, несмотря на стойкость воина, а я поднялся во весь рост и сказал громовым голосом, раскатившимся по залу и даже коридорам:
— А король Харбиндер не найдет себе убежища не только в Эбберте, но и нигде на белом свете!.. Я сказал!..
Он поклонился и, не смея поднять взгляд, попятился, а там исчез, словно испарился.
Отец Дитрих приблизился ко мне, взял за руку и крепко сжал.
— Сын мой, — сказал он настойчиво, — на тебе лица нет. Господи, да тебя всего колотит! Что вызвало твою ярость?
— Святой отец, — ответил я, дыхание мое вырывается с хрипами, я то и дело останавливался, чтобы ухватить глоток воздуха, — это проклятое королевство, где забыли Господа и нет ни одной церкви… Потом, когда закончим это, я расскажу подробнее.
— Да уже закончилось, — сказал он. — Этот был последним. Сейчас прием плавно переходит в пир и веселье.
— Дальше его ведет леди Розамунда, — сказал я. — Что-то она непривычно тихая.
Леди Розамунда возразила:
— Я все время улыбалась!.. Уже рот болит, от таких усилий морщины могут появиться. Тогда я вам этого не прощу!
— Пойдемте, отец Дитрих, — сказал я. — Леди Розамунда справится.
Мы вышли из зала, телохранители, поймав мой взгляд, встали так, чтобы никто не подходил. Отец Дитрих слушал внимательно о нашей эпопее, когда я отвлекал погоню от настоящего Легельса, и как над нами издевались, преследуя, люди короля Харбиндера.
— Сын мой, — сказал он осторожно, — но если ты в конце пути сумел перебить погоню… ты отомстил?
— При чем тут месть? — проговорил я сиплым от ярости голосом. — Мы ехали через богатый и сытый город Вифли, а там люди наслаждались, видя, как мы и наши кони изнемогаем от голода и жажды! Они закрывали перед нами окна и двери, глумливо хохотали вслед… Это не только по приказу короля, это их скотская натура требовала поглумиться над теми, кто слабее! Эти люди омерзительны!.. Я их ненавижу!.. Не только король виноват, люди виноваты!
— За то, что выполняли приказ короля?
— За то, — прорычал я люто, — что выполняли с такой радостью и охотой! Только одна женщина передала тайком, чтобы никто не видел, краюху хлеба и кувшин с водой. Она нарушила приказ короля, но подчинилась Богу.
Он сказал с горечью:
— Праведная душа все же нашлась.
— Чтобы спасти город, — сказал я люто, — маловато одного праведника! В Содоме и Гоморре их было больше. Но все равно Господь их не пощадил.
Он сказал с предостережением:
— Сын мой, то Господь!
— А мы, — отрезал я, — его орудия. Как любви, так и возмездия, ибо мы, святой отец, по его образу и подобию, если вы вдруг не знали.
Он скупо улыбнулся, дескать, шуточку оценил.
— Сын мой, — произнес он с мягким предостережением, — но ты, похоже, предпочитаешь быть орудием возмездия.
— Чтобы начать строить, — сказал я резко, — место надо очистить. То же с душами людскими. Не вливают молодое вино в старые мехи. Сперва надо выжечь любую гниль каленым железом! Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, как сказано в Святом Писании, тот станет всем! Уже знать, на грешной земле, которую мы сделаем праведной!
Он вздохнул.
— Что-то я совсем не гожусь в великие инквизиторы. Меня считали жестоким и непримиримым, но теперь то ли размяк совсем, то ли новое поколение стало жестче.
— Святой отец!
— Ты жил в хорошем мире, — сказал он с грустью. — Тебя там не подвергали унижению, в котором тут почти каждый… потому душа твоя так уязвлена тем случаем.