…но все же я не настолько готов подгонять факты, чтобы поверить, что за ночь может пустить не только корни, но и выбросить наружу ветви.
Подбежали еще матросы, у всех лица белые, Ордоньес вообще то и дело хватается за рукоять меча и тут же отпускает, в глазах страх, беспомощно оглянулся на меня.
Я прижал на время дрожь, сюзерен не должен выказывать страха, сказал бодрым голосом:
— Всего лишь веточки!.. Эх, если бы цветы… уж молчу про ягоды!
Народ еще не пошел в пляс, но страх уже не накатывает нарастающими волнами, матросы смотрят на меня с надеждой.
Ордоньес прокашлялся и спросил почти нормальным голосом:
— Сэр Ричард, вас не пугает это предзнаменование?
Я заколебался с ответом, был соблазн истолковать как благоприятное, уж я-то сумею, но несвойственная мне честность вылезла впереди меня и брякнула со всей дури:
— Для христианина не может быть предзнаменований! Вы христиане или нет?
Ордоньес кивнул, а моряки пробормотал один за другим:
— Да, конечно…
— Христиане…
— Ну да, а как же…
— Вот даже перекреститься могу…
Только Мишель осмелился заметить:
— Сэр Ричард, когда чайки летают над самыми волнами, это предзнаменование бури. Если солнце красно к вечеру — моряку бояться нечего, если солнце красно поутру — моряку не по нутру… Эти предзнаменования всегда сбываются!
— Это не предзнаменования, — пояснил я, — а приметы. Ты еще скажи, что если я вот выпущу из руки этот нож, то упадет на палубу, такое вот предзнаменование…
Моряки захохотали, Мишель сконфуженно покрутил головой.
— Ну ладно, если вдруг зазеленевшая статуя вас не пугает…
— Ничуть, — сказал я приподнятым голосом, — а как же иначе? Ах, раньше не расцветала? Ну так раньше на корабле было маловато настоящих мужчин! А при нас даже деревянные женщины оживают.
Над головой снова звучно захлопали полотнища парусов, их то поднимают, то начинают подворачивать, как мне кажется, ничего, со временем разберусь, что и зачем.
Утреннее солнце светит ярко и уже обжигает лицо. Зазеленевшую статую оставили в покое, дел невпроворот, берег слишком близко, при его виде всегда лихорадочное возбуждение.
Ордоньес сказал довольно:
— Полоска берега довольно широкая…
— Это не материк, — сказал я.
Он усмехнулся:
— Уверены?
— На все сто, — ответил я. — Могу поспорить, остров вообще-то невелик.
— Спорить побоюсь, — сообщил Ордоньес. — Вам сам дьявол шнурки завязывает. А откуда сведения?
— Приснилось, — ответил я. — Сегодня нарисую карту. Этих островов, как семечек в огурце.
«Богиня Морей» двигается красиво и гордо в сторону острова, «Ужас Глубин» теперь идет послушно в кильватере, но берег не просто обрывистый, а сплошная стена из камня, отголосок катаклизмов, некогда ломавших земную кору.
Корабль по команде Ордоньеса красиво скорректировал курс и пошел вдоль этого блестящего, как шкура морского котика, отвесного берега.
Я все надеялся увидеть город, что открылся ночью с высоты, но матросы закричали и начали тыкать пальцами в берег. Кто-то очень потрудился, затратив годы адского труда множества людей, чтобы на отвесной стене, уходящей основанием в воду, высечь огромное выпуклое лицо ужасающего демона.
Все смотрели с содроганием, Юрген шумно вздрогнул всем телом. Я видел побледневшие лица, слышал их учащенное дыхание, а на лбу Мишеля собрались крупные капли мутного пота.
— Хороший знак! — сказал я жизнерадостно.
Юрген воскликнул с упреком:
— Ваша светлость!
— Очень хороший, — сказал я. — Такое могут делать только те, кто страшится нападения.
— Откуда видно?
— Они хотят, — объяснил я, — чтобы их боялись и проплывали мимо, не приставая к берегу. Это мимикрия, есть такой военно-полевой термин высокой стратегии. Это когда безобидные мухи прикидываются ядовитыми пчелами или мирные ящерицы — змеями, полными яда.
На меня смотрели с надеждой, я широко и картинно улыбался, хотя самому страшно, но правитель должен внушать, и я внушал, и неважно, что эта морда внушает безотчетный страх и мне, уже привыкшему к своей толстокожести, к местной магии.
Какая, к черту, магия, мелькнула мысль. Этот талант скульптора засадил мне под самое сердце, как острый кинжал, безотчетный страх. Никакая магия не сумела бы сделать того, что способен делать с людьми талант. И сейчас мы смотрим с благоговейным страхом потому, что так изволил восхотеть неведомый нам зодчий.
Морда демона осталась позади, но он все так же провожал нас таким ненавидящим взглядом, что я чувствовал холод в груди. И хотя это всего лишь талант художника: достаточно расположить зрачок посредине, чтобы с какой бы стороны ни подходил, все равно будет казаться, что лицо наблюдает за тобой, но одно дело понимать…