Я посмотрел на сияющую синь, солнце уже опускается к грани между небом и землей, одинокое облачко начало розоветь в ожидании заката, море медленно засыпает, ветер почти утих.
— Я буду в каюте, — сказал я Ордоньесу. — Если что, кричите.
— Да уж, — ответил он с сарказмом, — конечно, сразу «караул», а как же.
В каюте я снова развернул карту, кое-что дополнил, память услужливо раскрывает все, что видел, теперь бы понять, что увидел и что из увиденного может во что вылиться.
Что острова не под единым правлением, это уже известно, хотя и непонятно. Мне кажется, обязательно сильный правитель должен попытаться подгрести все под свою руку. И если этого все еще не произошло, то нечто более сильное, чем его воля и армия, сдерживает экспансию…
В дверь послышался стук, я поморщился, крикнул:
— Ну?
Голос мой прозвучал грозно, так что если кто-то сунулся с пустяком, то испугается и уйдет, за дверью в самом деле в нерешительности посопели, затем донесся робкий голос:
— Ваша светлость, команда волнуется…
— Войди, — велел я.
Вошел незнакомый матрос, поклонился непривычно низко, почти как придворный, а не как гордый пират.
— Ваша светлость, — повторил он, — статуя…
— Что, — сказал я, — сошла с носа и гуляет по палубе?
Он испуганно всхрюкнул:
— Гуляет?.. Нет, ваша светлость, еще не… а что, может?
— Ну да, — ответил я, — сколько ей еще стоять там, прикованной… Так что с нею?
— Веточки, — выдохнул он, — уже зацвели…
Холод прокатился по моему телу, но я сказал натужно беспечно:
— А что за цветы?
Он дернулся.
— Цветы?.. Да кто их… белые какие-то…
— Пчелы летят?
— Ваша светлость, — проговорил он в испуге, — какие пчелы тут, среди моря…
— Морские, — ответил я. — Столько плаваешь и не встречал еще? Морских коров видишь каждый день, а пчел… Темнота! Цветы хорошо пахнут?
— Н-н-не знаю, — проблеял он. — Не нюхал. Никто не подходит близко.
Я поднялся, отодвинул стул.
— Пойдем. Я как раз случайно хороший гербист. Это не по гербам, а по всякой и даже разной растительности знаток, умелец и вообще еще тот, понял?
— Да, ваша светлость, ага, хоть и не понял, но вы уж взгляните как бы сами и даже лично…
На палубе такой легкий ветерок, что почти штиль, небо вместо невинной голубизны уже зрело-синее, торжествующее, весь запад полыхает в несказанной пышности божественного заката, облака уже не облака, а плотные воздушные горы, хребты исполинские, внушающие оторопь и смирение…
На палубу, мачты и даже на море пал багровый отблеск пылающего неба, только статуя «Богини Морей» вся зеленая, окутанная множеством мелких веточек.
Я подошел вплотную, на веточках в самом деле начали распускаться крупные белые цветы, чистые и невинные, запах тоже чистый, без примеси сладости или чувственности.
— Хороший знак, — воскликнул я с чувством. — Что вы за люди, почему всегда толкуете себе на беду? Господь нас любит и посылает нам одобрение!
Юрген выдвинулся из толпы матросов.
— Нам? Одобрение?.. Ваша светлость, а кого же тогда в ад, если одобрение нам?
— Кого в ад, а кого в рай, — сказал я, — придумали люди. На самом деле у Господа, может быть, совсем другие намерения. Он слишком велик, чтобы нам дерзновенно пытаться угадать его желания. Тем более, как мне кажется, среди вас маловато докторов богословия и профессоров каббалистики?
Они с подозрением косились друг на друга, будто уже заподозрили в излишнем для мужчины умничании.
— Чистые белые цветы, — сказал я, — сулят для умных успех, а для дураков — удачу, так что всем нам что-то да обломится! А теперь идите пьянствовать, богословы!
С мостика прогремел крик:
— Отдать якорь!
Загремело железо, тяжелый якорь со следами молота на железных раскоряченных лапах грузно обрушился в воду. Взлетели брызги, я проследил взглядом за уходящей вниз тяжелой болванкой. Рядом со мной остановился крепкий матрос с мощной грудной клеткой, тоже смотрит вслед, но именно смотрит, а я созерцаю: если якорь не зацепится за дно, этому герою придется нырять и попытаться вручную зацепить рогом за грунт.
На каждом корабле, даже коггах, есть эти «якорные ныряльщики», у них оплата почти такая же высокая, как у корабельных плотников. Именно от якоря зависит, останется корабль на месте либо же его ветром снесет на рифы, мель или разобьет о скалистый берег.
Насколько помню, на мелях Гудвин-Сэндз, что чуть северо-восточнее Дувра, из-за плохих якорей разбивались не только отдельные корабли, но и целые эскадры. Там сгинули тысячи кораблей, а моряков — десятки тысяч, так как их якоря не могли удержать корабли. А чего стоит катастрофа на рейде Даунс, когда всю эскадру адмирала Бьюмонта, а это тринадцать линейных кораблей, выбросило на скалистый берег и разбило в щепки?