Она улыбнулась.
– Ты прав. Это теперь твой мир. Люди как, понравились?
Я ответил с некоторой заминкой, стараясь, чтобы она заметила мою неуклюжую попытку смягчить ситуацию:
– Да люди тоже ничего. Правда, больно злые, раздражительные. Ну а так…
– А ты никогда не раздражаешься?
Я покачал головой:
– Дык не из-за чего. Я всегда всем доволен. Как говорил мудрый дядя Том, что жил в хижине, все к лучшему в этом лучшем из миров. И люди в нем все хорошие, как говорил другой… Если с ними по-доброму, то и они по-доброму…
Она рассматривала меня внимательно. Кошка тоже приподняла голову, взглянула с неудовольствием и злобно прищурилась.
– Странный ты… Но такие люди мне нужны. Незлобивые. А почему здесь злые, как думаешь?
– Наверное, – предположил я, – комета такая над ними прошла. Дурная. А люди изначально добрые. Могут даже строить светлое будущее для всего человечества.
Ее глаза взглянули остро.
– Комета?.. Ах да, про кометы еще не говорили. Сядь вон туда, чтобы от тебя не так сильно пахло, будешь рассказывать.
Я поклонился, развел руками.
– Да что вы, ваша милость, я и постою, не беспокойтесь.
– Сядь, – произнесла она с металлом в голосе. – Кто знает, сколько я изволю расспрашивать.
Я еще раз поклонился.
– Сажусь, ваша милость. Но мы сидеть в присутствии господ не приучены. Нехорошо это.
Она сказала чуть мягче:
– Когда господа велят, надо садиться. Итак, что у вас за кометы такие летают?
– Разные, – ответил я. – Бывает, хвост на полнеба! А другие помельше, послабее. Остальных только господа в замке видят, у них для этого особые зеркала есть.
– Расскажи про эти зеркала! – потребовала она.
Я развел руками.
– Да рази ж я их видел?
– Но ведь слышал что-то?
– Слышал, – признался я и повесил голову, – дядя Ганс, он у господ дослужился до конюхов, пересказывал, как ему жаловалась Глэдис, она убирает в комнатах, что господа смотрят не только на кометы, но и на всякие агромадные камни в небе! Врет, поди, откуда в небе камни, да еще агромадные, но врет так складно, что и дядя Ганс заслушивался, и у нас у всех мороз по коже, когда он пересказывал, какие эти камни огромные. А иные и не камни вовсе, а целые земли, только либо совсем мертвые, либо такими населены, что только во сне привидятся, да и то после плотного ужина прямо перед сном на левом боку…
Она вслушивалась в каждое слово, глаза стали цепкими, потребовала повторить все, что рассказывал этот дядя Ганс, я послушно рассказал о планетной системе, о кометах, астероидах, что такое Луна, все это перемежая своими комментариями, что вон придумают же господа такую блажь, это у них игра такая, наверно, кто больше соврет и не собьется. Упомянул о звездах, что это, мол, не серебряные гвоздики, которыми небо приколочено к некой тверди, а очень яркие светильники, но они так далеко, что чем сильнее зеркало, в которое господа смотрят, тем звезда мельче и слабее…
Я говорил то хмыкая, то всем видом показывая полное недоверие к такой брехне, мол, придумают же такое: земля круглая, да еще и вертится, ведь известно же, что на трех китах! Раньше покоилась на трех слонах, а те стояли на агромадной черепахе, что плавала по морю, но слоны часто чесались, землю шатало, из-за чего на ней часто бывали бури и наводнения, а то и землетрясения, вот господь снял ее со слоновьих спин и возложил на трех китов, что плавают по тому же безбрежному морю почище любой черепахи. А вот когда достигнут края океана, тут и наступит конец света…
Она иногда хмурилась, но не перебивала деревенского увальня, а то собьется и забудет, у этих детей природы мозги совсем тупые и медленные, хотя запоминают хорошо, ведь мозгам больше заняться нечем, как запоминать.
– Вот такие у нас кометы, – закончил я, тут же спохватился: – А че это я? Вроде бы говорил за кометы…
– Это я тебя вопросами сбила, – успокоила она. – Увела в сторону. Все в порядке!.. Значит, господа особенно камнями в небе интересуются?
Я пожал плечами.
– Что господам еще делать? У нас все хорошо, спокойно. Войн не бывает вовсе, а то мне ваши слуги таких страстей порассказывали… Вот и смотрят на эти камни, если они камни, а не брехня какая. Тем более что говорят, будто первые господа спустились как раз с какого-то из этих камней… вроде бы размером поболе самого большого королевства! Вот и смотрят, где их родина. Назад уже не могут почему-то…
Она вскочила, глаза горят лихорадочным огнем, в волнении ломала руки. Платье соскользнуло с одного плеча, почти открыв грудь, небольшую, но четко очерченную, волшебница не замечала или не обращала внимания, я ведь не сеньор, а всего лишь слуга, сделала несколько быстрых шагов вдоль стены, вернулась обратно.
Я непроизвольно встал, наверное, и простолюдины не должны сидеть, когда леди встает, волшебница остановилась напротив меня, в зеленых глазах бушует пламя.
– Ладно! – сказала она торопливо. – Иди в людскую, вели, чтобы приготовили двух коней. Мне мою Осинку, а тебе… пожалуй, подойдет Кленовый Лист. Мне нужно выехать в лес к одному… к одному камню. Раньше меня сопровождал Маклей, но он совсем стар, расхворался… Я по дороге расспрошу еще, а пока сама разберусь, что ты нагородил…
Я сказал виновато:
– Да это все болтовня пьяных слуг вечером у камина! Когда совсем делать нечего, о чем только не говорят. Они говорят даже, что у господ на заднем дворе повозка стоит, что когда-то без всяких лошадей бегала так, что никакими лошадьми не угнаться! А еще раньше, брешут, при самых первых господах, она еще и летать умела… ха-ха, молодая была, наверное.
Она выпрямилась, я видел по ее глазам, как жадно ухватила и эту информацию, словно уже натыкалась в своих книгах на нечто подобное. Я ухмыльнулся про себя, отступил, как перед персидским сатрапом, к ним низзя поворачиваться задом, и вовсе ориентация ни при чем, некультурно так, нащупал за спиной ручку двери, вышел и еще раз искательно поклонился через порог.
Раймон и Лавор вывели из конюшни и оседлали двух коней, деревенщине такое важное дело не доверили, да я и сам не очень-то рвался к этому почетному делу. Лошадка леди Элинор игриво потряхивала гривой, задиралась с крупным и сонным вороным жеребцом, а тот либо терпеливо принимал заигрывания, либо отворачивал морду, когда лошадка начинала хватать его за губы, толстые и отвисшие, как щеки крупного финансового деятеля.