Обедать, это я тоже врубился сразу, садятся за общий стол в главной горнице, не делая различия между хозяевами и челядью. Стол из простых сосновых досок не ломится от еды, как не ломились и сосновые лавки под тяжестью исхудавших поселян, однако достаток есть, есть.
Я сложил свои нехитрые пожитки, посмотрел, как устроили коня, - все работают, как муравьи, все знают свое дело, свои обязанности, все кому-то принадлежат и затем вышел в город.
Бернард - когда же он спит? - с двумя мастерами отбирал в городской оружейной палате оружие для молодых воинов.
- Что делать? - повторил он мой вопрос. Мне послышалось далекое грохотание в тучах. - Я нашел было тебе занятие... все-таки ты мой оруженосец, но умные люди отговорили. Ты ведь больше пользы принес, когда... словом, когда тобой не управляли. Не указывали, что делать, какого коня какой щеткой скрести. И меч добыл, и Галахада отыскал... ну ладно, наткнулся случайно, но все же сам... Так что пока походи на длинной веревке. Надо будет, укоротим. На недельку свободен, понял? Знакомься с нашим королевством. Боюсь, твое время придет раньше, чем ты думаешь...
Я кивнул, пряча глаза. Как же, как же, я помню про святейшую инквизицию. У них суд скор, как у наших чекистов с их революцьённой бдительностью..
- Хорошо, - сказал я с готовностью, - я попробую быть полезным. Да что там попробую, постараюсь! Но, Бернард, ты знаешь, я здесь человек новый, могу ляпнуть глупость... даже оскорбительную глупость! Но это не со зла или желания ляпнуть или наляпать, понимаешь, а по невежеству. А невежи угодны Господу, помнишь? Так что не сердись, ответь мне, пожалуйста, кто такие оборотники?
Молодые воины услышали, отпрянули. На их лицах были стыд и отвращение, а на Бернарда они смотрели подлинным изумлением. Бернард перекосился в злой гримасе.
- Я уже жалею, что тебя взяли!
- Бернард, ты только ответь, - сказал я умильно, - и я сразу от тебя отстану.
Бернард опустил ладонь на рукоять ножа, взгляд скользнул по моему открытому горлу.
- Я знаю и другой способ, чтобы ты отстал. Навсегда.
- Ты этого не сделаешь, - ответил я торопливо. Лоб покрылся испариной, а голос дрогнул от осознания, что Бернард в самом деле может зарезать легко и просто, как режет овец. Конечно, просто пугает, но все-таки в этом мире в самом деле слово и дело стоят рядом. - Я ведь не враг!.. Я еще могу пригодиться.
Бернард вздохнул, плечи опустились.
- Да, сейчас каждая пара рук дорога. Ладно, парень, живи. Но больше никого не спрашивай, кто такие оборотники. В крепости не все такие ангелы, как я.
Я трусливо уронил взгляд. Если Бернард ангел, то весьма и весьма гневный ангел. Если есть такие волосатые ангелы.
- Ладно, - сказал я и сделал осторожный шажок назад. - Я пойду, ладно?
- Иди, - буркнул Бернард. Потом, видя мое смирение, бросил вдогонку: Мой тебе совет - никого не расспрашивай про них! Понял?
Я покачал головой:
- Не понял, но все равно не буду. Мне жизнь дорога.
- Жизнь что, - сказал Бернард зло, - ты душу береги! Оборотники больше опасны душе, чем плоти. Ведь жену того мужика не убили, а околдовали! А единственный правильный путь борьбы с оборотниками - не говори о них, не думай о них, а едва где встретишь - убивай, пока они не успели раскрыть рта.
Я кивнул.
- Так бы и сказал. Только не понял, почему о них нельзя говорить даже между собой?
- Потому что это тоже как-то дает им силы! Понял? К ним надо, как к крысам. Только тогда будешь сильнее, а они - слабее.
На улице я постоял, подумал, оглядывая двор. Прошла миленькая девушка, улыбнулась мне тихо и застенчиво. На палочке проскакал мальчишка, остановился передо мной, выдохнул изумленно:
-- Ого! Вот это рост!.. Ты огр?
Я подумал, пожал плечами.
- Да вроде бы нет. А что, похож?
- В точности, - заверил мальчишка. - Тогда ты из благородных?
- Гм, - ответил я, - интересный выбор: либо огр, либо благородный. А чем лучше быть благородным?.. Я вот из простонародья.
- Фи, - сказал мальчишка. - У простонародья красная кровь и черные кости! Я в удивлении развел руками.
- А у тебя какая?
- Голубая, - ответил он. - Голубая кровь! И в доказательство засучил рукав и с гордостью показал маленькие детские вены, в самом деле почти голубые.
- Голубая кровь, - повторил я задумчиво, в голове мелькнуло что-то из классиков, но что, не вспомнил, - и белые кости... да?
- Да,-- ответил он гордо, - ибо я - благородный!
А вот Асмер живет в достатке, определил я, когда подошел к его дому. Можно сказать, в сравнении с Рудольфом купается в роскоши. Окна в его горницах из пластин рога, распиленного и отшлифованного до толщины тончайшей льдинки, и через них виден не только свет факелов за окном, но можно различать даже людей и коней.
Вместо очага, что у Рудольфа, здесь настоящая печь, жарко полыхают две жаровни, а сам пол не земляной, не глиняный, а из настоящих досок, плотно подогнанных так, что в щель не просунуть и палец. Пол листает, гладко выструганный и вымытый, от него пахнет сеном.
На широких мисниках, кроме глиняных кувшинов лежали медные миски и тарелки. Все кружки оловянные, есть даже медные, а из ложек я заметил одну серебряную. В опочивальне пол покрывают огромные рыжие турьи и серые медвежьи шкуры, а во второй горнице, где Асмер изволит трапезовать, у стола кабаньи шкуры с толстой кожей и негнущейся щетиной.
В боковой комнате ровными рядами висят связки лисьих и куньих шкур. Волчьи и бобровые хранятся отдельно, рядом с сушильней, где желтыми восковыми кругами громоздятся глыбы сыра, дальше тянутся бочки меда, воска, муки, корзины с сушеными грибами.
На меня начали коситься с подозрением, слишком долго брожу и все рассматриваю. Пожилая женщина наконец вспомнила, где сейчас может быть их хозяин, явно соврала, ибо я убил не меньше часа на поиски, а потом Асмер сам заявился домой, сытый и чуть пьяный. Я поспешно перехватил его в коридоре, вытащил в просторный холл, где на стенах висел во всей жуткой красе арсенал, еще страшнее, чем у Рудольфа, прошептал:
- Асмер, выручай! Здесь ты выглядишь прямо Аристотелем среди спартанцев и разных троянцев. Это значит, умный ты, понял? Ну, выглядишь умным. А раз умный, ты не бросайся на меня с кулаками, ладно? И руку от ножа убери. И вообще лучше отойди подальше от этой стены, на нее смотреть страшно...