Я уточнил, чувствуя, как внутри начинают подниматься злость и оскорбленное самолюбие:
— Она отдавала эти указы... и еще всякие разные, от моего имени?
Он запнулся, по лбу пошли морщины, углубились, а брови сдвинулись и стали как бы мохнатее.
— Да нет... такого не помню.
— Тогда почему исполняли?
Он посмотрел на меня с подчеркнутым испугом, словно я поджег церковь.
— Но ведь принцесса...
— Так это чужая принцесса! — сказал я с нажимом. — Чужая!
Он распахнул рот, огромный, как у пеликана, как он так умеет, даже не представляю, в цирк бы его, а не вице-канцлеры.
— Правда? А мы все думали, ваша...
— Нет у меня никакой принцессы, — отрезал я. — Нет! Я сам принцесса!.. Никто меня не перепринцессит!.. Ладно, граф, садитесь и признавайтесь во всем.
Он тяжело вздохнул, сел в то кресло, на какое я указал, и сказал робко:
— Может быть, сразу послать за стражей с цепями?
— Я вас сам закую, — пообещал я.
— Ваше высочество, такая честь... Я лучше сам себя, я же простой граф. Хотел бы проще, да некуда.
Я опустился в кресло и сказал властно:
— Итак, начинайте исповедь.
— Всю?
— Да! А я посмотрю, чтобы глазки не бегали.
— Ваше высочество, — ответил он с укором, — я уже почти научился, подобно вам, врать прямо в глаза и не отводить взгляда. Нет уж, чтобы вызнавать всю правду, есть такое зелье... Я заказал у местных знахарей. Два кувшина заготовил на будущее!
Я отмахнулся.
— Я вообще-то вас насквозь вижу, граф, вы же вьюн и угорь морской, а не человек. Но я понимаю, к чему вы это клоните. Лакайте, может быть, это зелье лучше развяжет язык.
На столешнице появились два одинаковых кубка, я же демократ, когда меня к этому не принуждают, хотя себе наполнил доверху темным виноградным соком, а графу коньяком.
Он сделал глоток, надолго задержал дыхание, потом спросил сипло:
— А попроще нельзя?
— Можно, — ответил я. — Как раз двигаюсь от простого к сложному, а вы как думали?
— Тогда, если вас не затруднит, переколдуйте... я хотел сказать, перепаладиньте это вот несомненное замечательное королевское вино во что-то послабее... ну, для графов.
— Увы, — сказал я, — не могу. Выплесните в камин, а я сделаю заново.
— Ага, — сказал он с удовлетворением, — хоть что-то не умеете делать. Сразу легче стало.
Он повернулся к камину, плеснул и, охнув, выронил в испуге кубок, когда огонь с готовностью взметнулся к своду.
— Это колдовство?
— Еще какое, — заверил я. — Вон уже кожа зеленеет, сейчас по спине пойдут шишки с орех размером, между пальцев начинают расти бородавки...
Он подобрал и поставил кубок на стол, вздохнул с облегчением:
— В жабу? Лишь бы не в лягушку, какие-то суетливые, не люблю. А жабы — сама солидность и достоинство.
Я наполнил его кубок шампанским так, что полилось на столешницу, и смотрел, как Альбрехт торопливо отпивает, стараясь не дать вылиться целиком.
— В каком состоянии армия? — спросил я.
— В боевом, — доложил он между глотками. — Герцог Клемент... и граф Максимиллиан... не дадут... совсем уж распуститься... Как только снег растает... и дороги подсохнут, тут же выступим...
— В сторону юга? — спросил я.
Он кивнул, в глазах некоторое удивление лишним вопросом.
— Ну да, мы же не знаем, где Мунтвиг...
Я сказал саркастически:
— А что армия выступит на юг, это вам принцесса сказала?..
— Ну да, — ответил он и посмотрел на меня с преувеличенным испугом. — А что, на север?
— На севере нам делать нечего, — ответил я сварливо. — И вовсе не потому, что где-то там империя Вильгельма Блистательного! Просто на юге нас ждут великие дела.
Он кивнул, спросил с разочарованием:
— Всего лишь великие?
— А что вам еще?
— Ну... а когда будут величайшие?
— Будут, — ответил я мрачно, сердце сжалось, величайшим делом будет схватка с приближающимся Маркусом. — Ох, граф, все бы вам драться, подвиги совершать, по колено в крови бродить... Брали бы пример со своего сюзерена! В монахи чуть не подался...
Глава 8
Он отшатнулся, перекрестился в непритворном испуге.
— Сэр Ричард! Хватит с нас одного Карла!.. Два — это перебор, это ни в какие ворота не лезет. Народ не любит повторов, мы от них как бы скучать начинаем. Лучше уж послушать женщину...
— ...и поступить наоборот?
— Да, — подтвердил он. — Мало ли что она говорит, что надо идти на юг! Ничего подобного, мы вот считаем, что все наоборот: на юг идти надо! И в этом будет ваша государственная мудрость: поступить вопреки женщине, но — правильно!
Я посмотрел на него с подозрением.
— Что-то как-то странно звучит, и вообще я ничего не понял. Но это не важно, для политика важнее инстинкт и близость демократических ценностей, а они у демократа всегда ниже пояса, чтобы чесать можно было через карманы. Так что да, дождемся схода снегов, а потом... потом... потом будем ждать, пока все подсохнет.
Он отхлебывал с явным удовольствием, а на меня посматривал с двусмысленной улыбочкой.
— Сэр Ричард, не ревнуйте. Ее приказы выполняют только потому, что связывают ее с вами.
Я сказал резко:
— Да что за хрень? Я ни с кем не связан!
— Да-да, — согласился он, — кто спорит? Вы не связаны с принцессой Джоанной, хотя спите в одной постели, не связаны с королевой Мезины, хотя весьма и крепко, хоть и сбоку, в ее мужьях... так кто посмеет пикнуть, что связаны с Аскланделлой?
Я сказал сварливо:
— Вы и говорите, граф!
— Это другое, — пояснил он. — Им так хочется, ну что поделаешь?.. Честно говоря, нашим лордам ни одна из принцесс, что попадались по дороге, не пришлась так по душе, как Аскланделла.
— Да? — спросил я. — А Лиутгарда?
— Это огонь, — согласился он. — Это необыкновенная женщина!
— А ваша Аскланделла?
Он взглянул на мое лицо, чуть смутился.
— Ну, конечно, ваше высочество, мы восхищались всякими женщинами, что естественно... как умными, красивыми, так и особенными, как принцесса Лиутгарда, но когда появилась Аскланделла, все ощутили разницу.
Я сказал язвительно:
— Еще бы, дочь императора!
— Нет, — возразил он, — в ней есть, как бы сказать мягче, чтобы не задеть ваше и без того поляганное самолюбие, подлинное величие.
— Ого!
— Это важнее, — сказал он, — даже императорского титула. Остальные принцессы перед нею, что воробьи перед гусем. Даже лебедём. Наши все чувствуют, вот и Норберт к ней прислушивается весьма почтительно.
— Норберт? — переспросил я в тревоге. — Вы все с ума посходили. Где она сейчас? Я хочу прямо сейчас задушить ее собственными руками!
Он, отставив кубок, правда уже пустой, с готовностью поднялся, учтиво поклонился.
— Ваше высочество, она с утра ведет прием.
Я спросил с тяжелым сарказмом:
— Послов?
— И послов тоже, — ответил он, — но по большей части местной мелочи... Все-таки у нас армия, равновесие в королевстве нарушено, то и дело происходят некоторые... я бы не назвал их бесчинствами, а так, пустяковые эксцессы...
— Например?
— То таверну разнесут, — объяснил он, — то городишко какой сожгут, то чью-то дочь от знатных родителей умыкнут...
Я рыкнул:
— А почему не, скажем, Клемент разбирается?.. Ладно, сам знаю, он всех поубивает для торжества справедливости. А вы, граф?
Он ответил с достоинством:
— Я же вице-канцлер вашей милостью, как я могу?.. У меня другие дела. Хотя пока еще и не понял, какие... Так вы идете, ваше высочество? Или же в благородной задумчивости...
Я наконец отставил кубок и поднялся.
— Идемте, граф. И не вздумайте меня хватать за руки! Это будет государственная измена, предупреждаю по своей непонятной доброте.
По роскошным и празднично освещенным залам барон Герберт Оберштайн, явно исполняющий роль секретаря, хотя и непонятно почему и с какого перепугу, ведет за собой богато и со вкусом одетых лордов, полных еще не спеси, но осознания своей значимости и могущества.