Сжатых кулаков поднялось больше, среди них мелькало обнаженное оружие, а сильные мужские голоса прокричали, что да, будут нещадны, отступники должны быть наказаны.
– Мы не захватывать чужие земли и богатства идем, – продолжал я страстно, – мы несем в ту развращенную страну гуманизм и культуру! Потому церковь вам отпустит грехи заранее, а вы там убивайте и разрушайте все, что покажется нехристианским или… недостаточно христианским!.. Культура требует жертв, а высокая культура – высоких жертв!
Теперь уже орал и поднимал над головами обнаженное оружие весь двор. Народу сбежалось множество, опоздавшим передавали мои слова. Я видел по лицам, какую именно часть выделяют и что запоминают в первую очередь, для простого народа нужны и лозунги попроще.
Я улыбался красиво и сурово, так начинается крестовый поход, медленно и величаво сошел на землю. Меня окружили взволнованные рыцари, я протолкался к отцу Дитриху.
– Святой отец, – сказал я громко и возвышенно, – отпустите грехи мне и всем, кто готов отдать жизни за веру! – И добавил уже вполголоса: – И вообще, отец Дитрих, возжигание ярости масс – это идеологическая работа, так что вам и карты в руки. Пожалуйста, проследите, чтобы энтузиазм не стихал, а только разгорался, как… ну, пожарче, пожарче. Мы решились на весьма прибыльное предприятие, и нельзя, чтобы какая-то ерунда или колебания помешали святому делу приобщения еретиков к церкви!
Рыцари шумели, орали и потрясали в воздухе кулаками. Если бы прямо сейчас их перенести под стены стольного града Геннегау, столицы Сен-Мари, то сокрушили бы стены голыми руками и всех уцелевших жителей обратили бы к истинной вере.
Отец Дитрих коротко бросил несколько слов помощникам, у одного тут же в руках появились святые дары. Я улыбался всякий раз, когда великий инквизитор поднимал на меня пытливый взгляд. На его подвижном лице сменялась целая гамма чувств: от священной радости до глубокой настороженности и недоверчивости. Священники под его руководством еще вчера начали отпускать воинам грехи перед вторжением, ибо если кто и погибнет, то за святое дело, а такие идут в рай, какие бы грехи раньше не совершили, но сам он чаще корпел над картой, словно из великого инквизитора превратился в крупного военачальника.
– Барон, – сказал я Альбрехту, – как ни грустно, но прошу вас проследить, чтобы все воинство облачилось в белые плащи с красными крестами. Это будет нашим отличительным знаком.
Альбрехт поморщился, но кивнул. Лицо его оставалось серьезным.
– Да, конечно. Но все же пора вам завести толкового управляющего.
Я развел руками.
– Когда? Все так ускорилось… Пожрать не успеваю! А уж поспать так и вовсе забыл, что это такое. Про плащи не забудьте!
– Сделаю, сэр Ричард. И… спасибо.
– За что?
– Что вы снова с нами.
Отец Дитрих в восторге, что я так высоко ценю работу церкви и стремлюсь разводить монастыри, как хорошая хозяйка деловито разводит породистых кур. О моем рвении снова сообщил в Ватикан, оттуда наконец пришел ответ, что да, на меня обратили высокое внимание, будут следить за моими шагами. Я смиренно опустил свои брехливые глазки и льстиво поблагодарил Великого Инквизитора, забыв упомянуть, что когда я смиренно говорил о преданности нашим идеям, то подразумевал совсем другое.
Только невежды не знают, что демократические преобразования в Средние века шли из монастырей, и только из монастырей. Хорошо образованные и вообще почти единственно грамотные, пользующиеся доверием, уважаемые монахи служили обществу, и сколько бы простой народ ни сочинял про них ехидных песенок, все же люди знали: все лучшее сосредоточено в монастырях.
Вся складывающаяся жизнь городских общин всегда является лишь подражанием системам жизни в монастырях, их правилам, собраниям и выборной системе. Вообще сам принцип мажоритарности напрямую без изменений и поправок заимствован из жизни монастырей, которые помогали городам освобождаться из-под власти благородных лордов, хозяев городов.
В городах часто возникали социальные конфликты, и потому горожане всякий раз призывали монахов стать арбитрами. Им поручали разработать устав городского совета, их же просили председательствовать на выборах. Нередко именно монахам все стороны как доверяли раздавать избирательные бюллетени, так и вообще поручали избрать членов магистрата или членов городского Совета.
Вообще монахи всегда считались лучшими арбитрами не только из-за своих знаний и умений понимать людей, но и потому, что не являются ни избирателями, ни избираемыми, и вообще им по уставу недоступны должности в мирских делах. Хотя, конечно, магистраты постоянно просили монахов выполнять самые важные дела: ставили их во главе канцелярий, просили возглавлять суды, хранить городские печати, городскую кассу, архивы, даже поручали им взимать дорожные пошлины. В Бретани нищенствующие монахи имели решающий голос в заседании герцогского совета, кармелиты руководили налогообложением страны и ее финансами, францисканцы владели Счетной палатой, бенедиктинцы проверяли у торговцев весы и гири, а также все меры для сукна, разлива масел и вин… и вообще им доверяли все, что рискованно доверить мирскому человеку, который думает не о Боге, а о своем кармане.
Да что там говорить, монастырям даже доверяли чеканить монету! А гумилиаты собирали по всей стране пошлины и хранили у себя ключи от складов боеприпасов, цистерианцы сторожили гавани и арсеналы, охраняли городские врата и расставляли своих людей на городских стенах!
Но для меня еще важнее, что лучшие управляющие всегда выходили из монастырей: грамотные, умелые, честные, работоспособные, постоянно думающие о деле, а не том, как бы урвать побольше и смыться.
Мне управляющих нужно будет много, очень много.
Я не спал несколько ночей кряду, днем принимая новые рыцарские отряды, а ночью улаживая самое трудное: подчинение и соподчинение. Все прибывшие добиваются права вступать в бой своей боевой единицей, справедливо полагая, что лучше знают своих людей, а те в свою очередь за лордом пойдут в огонь и в воду. С этим я уже научился не спорить, бесполезно, лишь ставил так отряды, чтобы те, у кого больше лучников, прикрывали тех, у кого почти одни копейщики помимо конных рыцарей, а у кого преимущество ратников, шли вслед за копьеносцами.
Растер, Макс, Митчелл, все со своими отрядами, Альвар Зольмс, прибывший из Фоссано с двумя полками элитной конницы отборных рыцарей, все они давно отбыли и сосредотачивались у подножья Хребта. Со мной остались только барон Альбрехт, Будакер и лорд Рейнфельс, прибывший из Фоссано с большим конным отрядом и двенадцатью тысячами кнехтов. Как предупредил еще граф Альвар, из них пятьсот арбалетчиков в тяжелом вооружении. Барон с неудовольствием наблюдал за моими метаниями, хмурился, не дело гроссграфа заниматься мелочным обустройством, я улыбался и помалкивал.
Отец Дитрих собрал всех священников, за это время к нему явились на призыв даже из дальних деревень, и он увел это войско в рясах вслед за копейщиками и лучниками.
Я улаживал и устраивал все дела, отлучаемся надолго, а без нас здесь все должно идти, как будто мы здесь, а не по ту сторону Хребта, ухлопал еще неделю, после чего свистнул Псу, конюхи вывели уже оседланного Зайчика, я вскочил в седло и вскинул руку в прощании.
– Вернемся с победой!
В ответ загремело:
– Слава сэру Ричарду!
– Слава гроссграфу!
– Слава нашему доблестному хозяину!
…Над миром жаркий полдень, грозно и молодо блещут сколы скал, отражая свет, словно вспыхивая изнутри. Зайчик несся мимо зарослей исполинских кипарисов, дальше вроде бы оливковая роща, но откуда здесь оливы, это все на той стороне Хребта, овеваемой южными ветрами и впитавшей в себя влагу океана…