– Я всегда начинаю первым, – буркнул герцог. – Эти лентяи вечно опаздывают… Я говорю о своем внуке Эйсейбио и дочери Элизабет. Один не может на облака насмотреться, другая все наряды меняет… А, вот и Эйсейбио!
В распахнутые двери вошел церемониймейстер и провозгласил громко:
– Сэр Эйсейбио, граф Торино!..
Следом вошел среднего роста мужчина с крупным породистым лицом, как у герцога, несомненное фамильное сходство, выделяются небольшие растопыренные усы и крохотная бородка, даже не бородка, а намек на нее. Подбородок удлиненный, массивный и мужественно раздвоен, и пятнышко шерсти устроилось как раз посредине. Он выглядел бы полководцем на отдыхе, если бы не бледное пресыщенное лицо, пухлые губы капризного ребенка и отсутствующий взгляд.
На миг он вспыхнул любопытством, когда увидел меня.
– А, тот герой, что уничтожил багер вместе с экипажем?
Я поднялся, щелкнул каблуками и коротко поклонился, не сгибая спины.
– Маркиз Ричард, к вашим услугам.
Он вяло улыбнулся, слуга придвинул ему кресло, так что Эйсейбио оказался как раз посредине между герцогом и мной. Он сел и сказал мне так же вяло:
– Вам уже объявили, в этом доме очень чтут традиции?..
Герцог нахмурился, взгляд его был полон укоризны.
– Ты брал бы пример с маркиза Ричарда! Он не стихи слагает, а избрал стезю, достойную мужчины.
– Ну да, – отмахнулся Эйсейбио, – а чего он тогда здесь, а не сидит и не слушает нотации своего замшелого отца?
Герцог замялся, бросил на меня взгляд с просьбой о помощи. Я быстро прикинул, на какую сторону забора упасть выгоднее, улыбнулся и развел руками.
– В традициях нашего дома рано покидать гнездо и повсюду искать подвиги! А потом уже вернуться к родителю, чтобы получить то ли похвалу, то ли порку. Это уже как решит родитель после отчета.
Герцог довольно крякнул, в глазах зажегся довольный огонь.
– Видишь? Сохранились еще места, где чтят традиции! И где родительская мудрость отвергается не всегда, не всегда!..
Эйсейбио вяло поморщился. Двое празднично одетых слуг на изящно изготовленных носилках, укрытых короткой красной скатертью, внесли нечто невообразимое из птиц, рыб, зелени, гусиных, куриных и перепелиных яиц, паштетов, филе, все уложено в изысканные горки, даже в башенки, все еще несли плавным балетным шагом, чтобы не обрушить великолепие.
Остановились перед герцогом, старший слуга или повар, не знаю, начал снимать с носилок то или иное кушанье и, показав хозяину, перекладывал в его тарелку. Что не поместилось, положил в соседнюю. Все это время слуги с носилками не шевелили даже бровью, словно вырезанные из дерева. Герцог отпустил их небрежным движением руки, а взглядом указал в мою сторону.
Повар посмотрел на меня с вопросом в глазах.
– Желаете перепелку, сэр?
Я изобразил улыбку.
– Я доверяю вашему выбору. Вы сами знаете, что приготовлено в этот раз лучше, а что хуже.
Он запротестовал:
– У нас все готовят очень тщательно!
– Но что-то удается лучше, – уточнил я. – Вот это и положите. Дело в том, что мой желудок все принимает. Но он понимает разницу, когда приготовлено лучше, когда хуже…
Он поклонился, не меняя выражения лица, посмотрел в задумчивости на разноцветье блюд и начал наполнять мою тарелку. Мне показалось, что делает это с большим удовольствием, чем когда перегружал еду в блюдо самому герцогу.
Мы ели в молчании, да это и понятно, разговоры начинаются ближе к десерту. Когда половина блюд нашими стараниями была очищена, церемониймейстер взмахнул рукой, в зал вошли еще двое слуг с носилками, уже наряжены в красное, а на блюдах громоздятся конструкции из жареных птиц, печеной рыбы, живых устриц и всякого непонятного, но пахнущего очень даже, что не сказать весьма и весьма. Все украшено зеленью, а огромная рыбина, стоя на хвосте в толще паштета из гусиной печени, похожего на вулкан Везувий, держит во рту крупное яйцо с блестящей жемчужиной на кончике.
Снова повторилась процедура опознавания блюд, размышления, чего бы из них покушать, трудного выбора и перекладывания на новые чистые тарелки, такие огромные, что из них можно бы кормить бегемотов.
Герцог одобрительно поглядывал, как его внук с аппетитом очищает уже третью тарелку.
– Ничто не делает обед таким вкусным, – заметил он вполголоса, – как пропущенный завтрак.
Эйсейбио проворчал с набитым ртом:
– А что за мода завтракать так рано? Есть надо вовремя.
– Воспитанный человек никогда не ест, – сказал герцог нравоучительно. – Он только завтракает, обедает и ужинает.
Эйсейбио взглянул на меня, как на сообщника, мы примерно одного возраста.
– В столице вас угощают хорошими обедами, – заметил он заговорщицки, – а у нас – хорошими обеденными манерами.
Я дипломатично промолчал, во время хорошего обеда всякий становится консерватором, а здесь каждое блюдо – произведение кулинарного искусства.
Герцог буркнул:
– После хорошего обеда всякому простишь, даже родному внуку. Маркиз, как вы находите гарбюссе по-гессенски?
– Я его еще не нашел, – ответил я смущенно. – Или ее…
Эйсейбио довольно хохотнул, герцог улыбнулся.
– Значит, – заметил он, – вам было чем заняться. Как вам этот паштет?
– Изумительный, – ответил я вполне искренне. – Тает во рту! Вот так воины становятся неженками…
Эйсейбио сказал весело:
– Какие воины? Кому они нужны? А счастье именно в хорошем обеде, хорошем вине и хорошей женщине. Или дурной, это смотря по тому, сколько счастья можете себе позволить.
Церемониймейстер стоит неподвижно, но я видел, как внимательно следит за движениями наших рук и челюстей. В какой-то лишь ему понятный момент он подал знак, и в зал внесли на носилках огромный торт. В половину человеческого роста, хотя сам по себе торт не широк, так, с ведро, но нас разорвет, если съедим хоть половину. Слуги в голубом замерли неподвижно, а повар с ножом и лопаточкой заискивающе заглядывал в глаза герцога, стараясь угадать, с какого бока и в каком месте хозяин восхочет отведать это чудо.
Торт украшен орешками всех сортов, начиная от простого фундука и грецких и заканчивая совсем диковинными, миндалем, зернышками изюма, а еще чем-то непонятным, но, видимо, съедобным. Шоколад и кремы перемежаются, получилась затейливая башенка из темного шоколада с белыми полосками.
Герцог покосился на меня.
– Между хорошим обедом, – обронил он философски, – и долгой жизнью только та разница, что за обедом сладкое подают в конце.
– Изумительно, – сказал я. – Вот эта штука просто тает во рту, а вкус непередаваемый… Что это?
Герцог нахмурился, а Эйсейбио весело фыркнул:
– Это же вилантэн, маркиз!
– Вилантэн, – повторил я. – Запомню. Из чего он или оно делается?
Герцог нахмурился сильнее, Эйсейбио вскрикнул почти ликующе:
– Маркиз! Где вы жили?.. Никто не знает, как подземные ангелы ада делают вилантэн или даже обыкновенную муку, что поднимают на поверхность!.. Я еще могу понять, как выплавляют железо и подают наверх в стальных слитках, но… про вилантэн и прочие вещи лучше не спрашивать! А то рехнетесь. Нужно просто верить в доброту и покровительство великого Самаэля!
Я не успел ответить какой-нибудь дежурной, но любезной банальностью, чтобы сгладить возникшую неловкость и странное напряжение за столом, торжественная музыка вдруг оборвалась, тут же сменившись веселым наигрышем, даже игривым, по залу рассыпались трели и рулады. Герцог повернул голову.
Глава 4
По лестнице медленно и величаво сходит в наш зал юная богиня, так показалось вначале. Двое крохотных пажей несут шлейф ее платья, оба в шляпах и при коротеньких мечах, что придает им комичный вид, но я их видел только краем глаза, не отрывал взгляда от чудесной девушки.
Не просто дивно хороша, сказочно прекрасна в этом нежно-голубом платье с наброшенным на плечи белым платком, сейчас он сполз до тонкой талии и удерживается на локтях. Волосы убраны в сложный головной убор, вроде огромных козлиных рогов, с которых до середины спины свисает нежная вуаль и красиво трепещет при каждом шаге. Уши закрыты серебристыми щитками, так что волосы от бесстыжих взоров спрятаны надежно. И рога, и щитки усыпаны множеством жемчужин.