Он посмотрел на меня с надменностью:
— Вы умеете лучше?
— Конечно!
— Ну-ну, — сказал он саркастически, — что же здесь не так? Всегда сначала надо отнять голову, потом рассечь тушу на четыре части…
— Ни фига, — сказал я. Прекрасные строки поэмы о Тристане всплыли в памяти, я сказал со знанием дела: — Сначала надо снять шкуру, не разнимая самого зверя, потом разнять на части, как подобает, а подобает не трогать крестца, отобрать потроха, морду, язык, бедра и сердечную жилу…
Он слушал с удивлением, но брови сошлись на переносице, он сопоставлял со всеми прочими правилами, местом оленя в сложной иерархии животного мира, в геральдике, в песнях и балладах, буркнул:
— Ну, допустим… Что-то в этом есть.
— Это еще не все, — сказал я победно. — Сердце, голову и внутренности надлежит отдать охотничьим собакам, что помогали загнать оленя… они потом охотнее будут собираться на звук охотничьего рога. Все приготовленные части оленя надлежит разместить на рогатинах, что везут охотники: одному — большой филей, другому — зад, двум — лопатки, еще двум — задние ноги, последнему — бедра. Потом надо выстроиться попарно, ехать в хорошем порядке, согласно достоинствам тех частей дичи, которые на рогатинах…
Он покачал головой, спросил с удивлением:
— Какой сложный… и довольно красивый ритуал! Да, это говорит о развитой системе рыцарства… И кто же вас этому учил?
— Тристан, — ответил я. — Великий Тристан из Тинтажеля. Известный своими доблестями, но еще больше — великой и верной любовью к прекрасной Изольде…
— Гм, — сказал он с сомнением, нахмурился, а дальше молча наблюдал мою борьбу за огонь в духе продвинутого Рони-старшего. На этот раз костер разгорелся быстрее, мы оба совали с двух сторон сухие палки. Гендельсон тут же начал жарить мясо прямо на огне, но я таким побрезговал, словно иудей, что не выносит крови в пище, дождался углей, на них прожарил мясе хорошо, надежно и ел с удовольствием, при этом ловя озадаченные взгляды вельможи: что за простолюдин такими непонятными манерами, просто баба какая-то еще и пальчиком копоть сковыривает…
После завтрака мы двинулись через лес с предельной осторожностью. На Гендельсоне звякало и гремело, а сам он сопел, фыркал и стонал. Тропки попадались только звериные, но даже по ним мы продвигались, как две улитки. Гендельсон сильно хромал, постанывал. Дважды до полудня мы едва не наткнулись на конных воинов, но теперь впереди шел я, успевал затаскивать Гендельсона за деревья и зажимать ему пасть. Он хрипел и показывал знаками, что будет молчать.
Всадники ехали молча, целеустремленно, по сторонам не смотрели. Их одежда и даже лица были покрыты пылью. Глаза угрюмо смотрели вперед. Я знал, что это враги, и потому находил в них все признаки жестокости, порока, но если бы полагал, что это наши ребята, их суровые лица показались бы исполненными мужества и готовности к тяготам пути.
В любом случае рисковать не стоило, ибо это земли, занятые врагами. Войсками императора Карла, а короче — Тьмой. Так что встретить «своих» нечего и думать, а попасть в плен по своей же дурости не очень-то хочется. Тем более по дурости Гендельсона.
Так мы шли, прячась ото всех, двое суток. По дороге я срывал ягоды, орехи. Гендельсон скрипел, но покорно ел. Он сильно исхудал, железо на нем болталось, как на пугале. Когда я командовал привал, он падал на землю прямо в железе, засыпал как убитый. На третий день я сшиб молотом крупную птицу, размером с гуся, но точно не гуся, ибо, как я смутно слышал, гуси не сидят на деревьях и не вьют там гнезда.
Мы шли, шли. Я смотрел на медовые стволы сосен и видел карие глаза Лавинии, когда поднимал взор к небу — ее голубое платье, а когда устраивались у ручья, я слышал ее тихий нежный голос и безжалостно поднимал вельможу, говорил ему о долге, и мы шли через лес, прерываемый то чистыми полянами, залитыми солнцем, то темными оврагами, завалами, зависшими деревьями, гнилью и разложением.
Сегодня, это уже третий день, вышли на сравнительно чистое место. Через кусты с шумом проломился небольшой зеленый дракон. Он показался бы тиранозавром, рост всего в полтора раза выше моего, но его передние лапы толще моих вдвое, все тело в роговой чешуе, на спине плотный гребень, как у неимоверно крупной стерляди. Распахнув пасть, он тут же без предупреждающего шипения и биения себя хвостом в довольно мощную грудь прыгнул вперед. Блеснули острые зубы, послышался жестяной звон…
Я едва успел увидеть смазанную зеленую полосу за лапой чудовища. Гендельсона унесло, как поддетую ногой школьника жестянку. Он спиной вперед вломился в густые кусты, а дракон повернулся ко мне. Он двигался на задних лапах с ловкостью и грацией гимнаста, что подготовился к состязаниям, — сила играет. Я поспешно выхватил нож.