- Ты в самом деле паладин? - спросила она очень тихо.
- Как и ты - ведьма, - ответил я.
- Но я в самом деле ведьма, - возразила она осторожно.
- А я в самом деле паладин, - сказал я. - Но что нам сейчас этот пятый параграф? Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы вовсе. Да и грех ли, когда ты...
Я запнулся, не зная, как сказать, что она подлечила даже душу, израненную разлукой с леди Лавинией.
- Не объясняй, - произнесла она тихо. - Я же ведьма, сразу ощутила твою рану. Ты в самом деле паладин, если поступил так... Только за это уже паладин. Я только не верила, что решишься подойти.
- А я правильный паладин, - ответил я. - Чувствую, где палкой по голове не стукнут.
Она сказала тихо:
- Но хотел ты сказать совсем другое...
- Что?
Она сказала медленно, словно бы с трудом выговаривая чужие слова:
- Лучшая доля не в том, чтобы воздерживаться от наслаждений, а в том, чтобы властвовать над ними, не подчиняясь им... Это значит, что на рассвете, который близок, сядешь на коня и даже не обернешься...
- Вот это уже брехня, - возразил я. - Обернусь. Но ты права, утром двинемся дальше.
Мы лежали притихшие, я чувствовал прилив странного, просто нестерпимого счастья, смотрел поверх ее головы в окно, там светлеющая чернота неба, медленно плывущая луна, облака мертвенно-бледные, а возле луны - до странности голубоватые, непривычные.
- Как жаль, - вырвалось у меня, - что всегда что-то теряем! Всегда от чего-то приходится отказываться! Человек, который остается дома, отказывается от дальних стран и чудес в них, а тот, который уезжает, отказывается от счастья, что рядом с ним...
Она молча поцеловала в губы, обняла, теплая, пышная, ласковая и женственная, настоящая женщина, в то время как я еще не настоящий мужчина, а то, что я умею с женщиной, и бродячие собаки умеют.
Утром Сигизмунд ничего не спрашивал, возможно, не хотел слышать, как я пытал и расчленял ведьму, спасая ее душу, только скользнул пытливым взглядом по моему бледному лицу. Впрочем, вряд ли бледному, я как будто прекрасно выспался, набрался сил, в теле перекатывается сила, а бодрость прет из ушей.
Город, затем и зеленая равнина остались позади, пошли холмы, а впереди начали медленно вырастать горы. Правда, не те, что со снежными вершинами, пониже и потеплее, но все равно суровые, коричневые и с виду безжизненные. Даже не коричневые, а неприятно ржавого цвета. Неприятного тем, что даже в самых суровых заснеженных горах чувствуется жизнь, а эти почему-то кажутся лунными горами, абсолютно мертвыми, выжженными.
Когда подъехали ближе, одиноко стоящая гора оказалась не горой вовсе, а высокой, очень высокой и массивной каменной башней. Внизу ее окружает зубчатая стена, видны ворота и две крохотные башенки по обе стороны ворот, но я не мог оторвать взгляда от исполинской башни. Страшная зловещая красота чувствуется в этом дизайне. Башня сложена из тех же камней, что и горы, потому таков цвет, это понятно, но я не мог отделаться от впечатления, что строитель нарочито делал ее неотличимой... нет, отличается, но он как бы церетелил эту башню в общий дизайн, в общую картину...
Хорошая протоптанная дорожка вела прямо, почти не виляла, я уже видел, что нацелена как раз между двумя горами. Если бы дорога рудокопов, то вела бы прямо в гору или на гору, а раз между, то кто-то этот дорогой пользовался сравнительно недавно.
Сигизмунд вскрикнул, пришпорил коня. Я покачал головой, догонять не стал, мне положено держаться солидно, я же сеньор, подъезжал медленно, во все глаза рассматривал чудо, преградившее дорогу.
Отвесные горы поднимаются, как две стены в узком коридоре, проход между ними загородил огромный, в три человеческих роста, каменный крест из белого с примесью малахитового цвета мрамора. Массивный крестище, основание втрое толще моего туловища. Края уперлись в стены. Конечно, мы без особого труда протиснемся хоть справа, хоть слева, только что голову наклонить да сэру Сигизмунду копье опустить, но ощущение, что крест именно загораживает проход.
- Велика сила господня, - промолвил Сигизмунд с благоговением. Животворный крест господень закрыл дорогу нечисти!
- Но не войскам Карла, - заметил я.
- Да, - согласился Сигизмунд упавшим голосом, - да, к сожалению... Но у Карла люди, а им господь дает возможность покаяться, грехи искупить, обратив оружие против нечисти...
- Да и нечисть где-то проникает, - добавил я. - Это нам повезло, не встретили, что просто дивно.
- И мне, - признался он.
- Все впереди, - предостерег я. - Вдруг да придется прорубаться через их ряды? A "BFG" у нас нет, одни мечи. Драконы так и вовсе могут перелететь через гору.
Он задрал голову, лицо стало задумчивым.
- Я слышал о горах, которые не может перелететь ни зверь, ни птица, ни комар. Возможно, это те самые... Правда, те горы на самом краю земли.
- А мы и есть на самом крае, - ответил я.
Он в испуге оглянулся.
- Какой же это край?
- Обыкновенный, - буркнул я и подосадовал, что брякнул лишнее. Не хватает еще объяснять, что Земля круглая и край у шара в любом месте.
Мы разговаривали, не отрывая глаз от креста, я все больше видел в нем величественной простоты, что говорит о гениальности строителя, дивной соразмерности пропорций, мощи и вместе с тем изящества, что торжествует над грубой животной силой и темной магией. Крест не просто очень умело вытесан из камня, еще и украшен лепестками роз, все еще не стерлись, даже сейчас, если хорошо потаращить глаза, на уровне моего лица четко проступают письмена.
- Руны, - сказал я уверенно. Сигизмунд посмотрел на меня с почтением.
- И это вы знаете, ваша милость, - сказал он.
- А что тут знать? - отмахнулся я. - Если картинки, то пиктограммы. Наверное, потому, что их пикты пиктили. По граммам. А все остальное непонятное - руны. Как все нехристианские народы - язычники, верно?
Он выпрямился, сказал воодушевленно:
- А мы принесем туда свет истинной веры!
- Вот-вот, - поддержал я и добавил угрожающим голосом: - А кто осмелится остаться незрячим...