- Тиха украинская ночь, - согласился я, - но сало надо перепрятать!
Он посмотрел непонимающе:
- Сало? Зачем?
- Когда Горький появлялся в Антарктиде, пингвины начинали робко прятать в утесах сало, масло и другие продукты. Не понял? Я сам не понял, однако давай половину ночи побудь на страже, а потом разбуди, поменяемся.
Он насторожился, быстро повертел головой.
- Ожидаете опасности?
- Очень уж хорош вечер, - объяснил я. - И весь день никто не набросился из кустов. И не встретился. Пора бы, как думаешь?
В ночной тиши раздался негромкий смех. Пламя костра выхватило двух молодых женщин, одну в длинном платье до пят, что умудрялось не скрывать округлой прелести бедер, высокой груди, даже соблазнительных линий живота, а другая едва прикрытая легкомысленным прозрачным шарфиком, похожим на сизый дымок. Обе с длинными черными волосами, рассыпавшимися по спине, темноглазые и с пухлыми губами, смеющиеся, игривые, сразу же принявшие эротические позы, когда и бедра просятся в жадные ладони, и грудь тычется в лицо, и мягкий горячий живот стремится к твоему животу.
Я сказал Сигизмунду тихо:
- Молчи. Пока не заговоришь, не ответят. Пока не пригласишь - сами не подойдут.
Он шепнул в ответ потерянно:
- Да знаю, только разве упомнишь...
Девушки хихикали и покачивали бедрами, ноги длинные и стройные, а задницы высоко вздернутые, оттопыренные. Обе двигались под слышимую только им музыку, смеялись, полные сочные губы раздвигались, одна томно высунула кончик языка и облизала губы, я перехватил хитрый дразнящий взгляд, другая ухватила обе груди и, глядя на нас, насмешливо потрясла ими из стороны в сторону. Это был вызов, я ощутил, как мышцы моих ног напряглись, посылая сигнал встать и пойти, а пальцы конвульсивно дернулись, словно я уже хватаю за эти... да, за эти самые, горячие, мягкие, налитые жизнью...
Рядом послышался стон. Сигизмунд смотрел безумными глазами, по бледному лицу катились крупные капли, на висках вздулись темные, как пиявки, жилы. Женщины смеялись громче, подошли осторожно на шажок, дальше, похоже, что-то мешает, моя святость, наверное; первая вскинула руки над головой, отчего крупная грудь вызывающе натянула тонкую ткань, обнаженная начала напевать и ритмично хлопать в ладоши, а скромница начала танец, вроде бы скромный, тихий, но наполненный иронией, пародийный, отчего еще больше проступила эротичность движений, откровенность желаний.
Сигизмунд застонал громче, лицо исказилось, он начал приподниматься. Я поспешно ударил его по плечу.
- Сядь! Весь стриптиз испортишь!
Он вздрогнул, посмотрел с сумасшествием во взгляде.
- Что?
- Не мешай, - сказал я настойчиво. - Если пойдешь к ним, я гавкну на этих... ночных бабочек. Исчезнут, как будто увидели... понятно кого. Пусть пляшут.
Он прошептал в отчаянии:
- Сэр Ричард... Мне бы вашу твердость паладина...
- Это другая твердость, - ответил я хмуро. - Меня столько раз кидали эти вот... и через колено, и через... словом, и матери божьей не поверю. Смотри, но не влезай. Голого и босого оставят, да еще и одурманенного с больной головой. А вот так пусть стараются.
Он покачал головой, глаза не отрываясь следили за танцующими девушками. Я тоже смотрел на их движения, сравнивал с теми, что видел раньше, и хотя стриптизерши моего мира эротичнее, фигуры у них нашейпингованнные, сиськи - как спелые дыни, а соски торчат, будто раскаленные кончики стрел, но в этом неотесанном мире и такое вот - супер, а если уж по большому счету, то в принципе все равно, на кого залезть и соргазмить: на кухарку или принцессу, органы размножения у всех одинаковы, и, как их ни камасутрь, концовка всегда одна и та же.
- Ложись и спи, - посоветовал я. - А они пусть оттанцуют всю программу... Девушки, судя по всему, не замужем, а перебиваются случайными связями. Надо учитывать, что весной нас возбуждает не красота женских ног, а сам факт их наличия, верно? С другой стороны, чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон, а это совсем не лишнее.
Он смотрел на меня отчаянными глазами. Странный я паладин в его глазах: все понимаю, могу божьим словом изгнать ведьм туда, откуда появились, или обратить в дым, но бездействую. Не поддаюсь, но и не борюсь со злом. А что зло, это же видно: все женщины - зло, а чем красивее, тем это создание дьявола злобнее, хоть и забавнее.
- Я не смогу заснуть, - прошептал он убито.
- Попробуй, - посоветовал я. - К счастью, есть такая хитрая вещь, как поллюция... Или можешь сам, только не в мою сторону. Это снизит накал, уменьшит силу их... воздействия. Ненадолго, но заснуть успеешь. Что за мир создал господь: как много девушек хороших... но тянет что-то на плохих?
Он смотрел исподлобья, подозрительно, старался узреть, где именно насмешничаю, но я держал лицо очень серьезным и даже говорил совершенно серьезно, хоть и с иронией, но уже по своему адресу, по адресу всей цивилизации, что загоняет вот в такие смешные тупики, когда боремся, хотя можно бы не бороться, ибо сказал же один английский гомосек, что лучший способ побороть соблазн - это поддаться ему...
А что, мелькнула мысль, если в самом деле позвать эту девицу, трахнуть ее, всю измять и попользовать грубо, без церемоний, я ж в бесцеремонном мире, их чарам не поддаюсь, а истрахавши их обеих, я утвердю свой мужской примат, свой верх, свою победу...
Я вздрогнул, ибо голос Сигизмунда раздался далеко сзади, из-за спины, а обе женщины уже передо мной, от них пахнет разогретыми телами, сочной плотью, готовой покорно смяться под моим грубым натиском, губы распухли и в покорном ожидании, глаза томно полузакрыты...
- Сэр Ричард!
За спиной раздались шаги. Я резко обернулся, молодой рыцарь с белым от ужаса лицом торопился ко мне, протягивал руку, пальцы тряслись.
- Все в порядке, - ответил я хриплым от страсти голосом. - А вы... женщины, изыдите. Обе! Как-нибудь в другой раз.
Обе, обрадованные, что с ними наконец-то заговорили, весело и звонко затараторили:
- Милостивые рыцари, позвольте скрасить ваш досуг!
- Доблестные герои, мы утолим неистовый жар в ваших чреслах!
- ... а потом снова разожжем...
- Мы будем ласковыми!
- ... и покорными...
- Мы сделаем все-все, чтобы усладить вас!