Я проговорил настороженно:
- Слушаю вас, отец Дитрих.
- Сэр Ричард, почему все-таки в вашем сердце - нет религии?
Я посмотрел по сторонам, наклонился к нему и сказал почти на ухо, чтобы не услышали его собратья:
- Но ведь бог есть?
- Есть, - согласился он с некоторым колебанием. - Наверное. А религии нет. Почему?
Я сказал негромко:
- Если вернусь, считайте, что я не отвечал на этот вопрос. А если не вернусь, то считайте коммунистом и знайте, что религию я утратил по вине самой же религии. И ничего, жив.
Он посмотрел на меня с ужасом и жалостью.
- Сэр Ричард, религия и законы - пара костылей, которые ни в коем случае не следует отнимать у людей, слабых на ноги. Повторяю, ни в коем случае! Не все же сильные, коих ведет, как вы хорошо сказали, церковь, что внутри нас! Большинство - просто люди со всеми их слабостями и дурью!
- Я это запомню, - пообещал я. - В моем мире... моих землях больше опирались на один костыль, да и тот подгнивший... Прощайте, отец Дитрих. Общение с вами мне дало немало.
Решетка ворот заскрипела, поднялась с натугой. Стражники приветствовали нас, голоса хриплые, простуженные, но все держатся бодро, молодцевато, при нашем приближении всяк выпрямлял спину, разводил плечи и старался смотреть орлом. Сигизмунд наклонил копье, дабы не царапать свод, кони прошли бок о бок, копье снова нацелилось в синее небо, я видел, как Сигизмунд готов поскорее опустить забрало и копье, дабы пришпорить чудовище в шахматной попоне и метнуться на противника... хорошо бы - дракона, да чтоб огнедышащего...
- Сиг, - сказал я доброжелательно, - расслабься.
Он вздрогнул, покраснел, посмотрел на меня испуганными глазами.
- Зачем?
- А то перегоришь, - сказал я. - Нам еще ехать и ехать. А если будешь ждать, что вот-вот что-то выпрыгнет, загукает, растопырится да ка-а-а-ак гавкнет, то свалишься через милю. Или уже не заметишь, как в самом деле что-то выпрыгнет. И начнет тебя жрякать, посыпая перцем и чесноком.
Он сказал торопливо:
- Сэр Ричард, я так боюсь осрамиться в ваших глазах! Вы такой воин, такой воин...
- Ага, - ответил я саркастически, - воин.
Он поглядывал на меня испуганно и с невероятным почтением, а я в самом деле чувствовал себя старше его лет на тысячу или хотя бы пятьсот, сколько там прошло с его феодального века до моего постиндустриального, хотя на самом деле мы или ровесники, или же он старше меня на пару-другую лет.
Ворота остались за спиной, но острозубая тень от них еще тянулась под копытами наших коней, когда мы с Сигизмундом увидели большой отряд конных воинов под началом паладина. Они ехали навстречу, следом двигалась, поскрипывая высокими колесами, крытая повозка.
Сигизмунд сообразил первым, явно увидел какие-то особые знаки, торопливо подал коня на обочину, соскочил и стоял там в смиренной позе буддиста. Я тоже сдвинулся в сторону, но остался в седле.
Повозка поравнялась с нами, занавеска отодвинулась, я увидел худое, изможденное постами и бдениями лицо, горящие фанатизмом глаза, плотно сжатые губы.
- Благослови, святой отец! - сказал Сигизмунд с жаром.
Человек с горящим взором перекрестил его, сказал жарким голосом:
- Будь благословен, рыцарь. Остерегайся тех, что уступают дьяволу!
В мою сторону он бросил взгляд, острый и пронизывающий. Я ощутил жар во внутренностях. За повозкой проскакало еще двое всадников, Сигизмунд влез в седло, я уже ехал далеко впереди, он догнал меня, спросил вполголоса:
- Это и есть святой человек, которого ждут в Зорре?
- Ты же сам просил у него благословения!
- Я просто увидел эмблему служителя церкви!
- Он это, он.
- Как жаль, - вырвалось у него.
- Чего жаль?
- Что уезжаем, - сказал он простодушно. - Нельзя было задержаться хоть на сутки? Послушали бы проповедь, исповедались бы во всех грехах, испросили бы его напутствия на дальний путь...
Я помолчал, ну что сказать, ну что сказать, устроены так люди, буркнул нехотя:
- Еретик не тот, кто горит на костре, а тот, кто зажигает костер...
Он не понял, переспросил:
- Костер? Но ведь на кострах жгут ведьм, колдунов, всякую нечисть!
- С теми, кто считает, что обладает истиной, и не ищет ее, спорить невозможно. Этот нунций для себя все решил. Он забыл, что любая религия это повязка, изобретенная человеком, чтобы защитить душу, раненную обстоятельствами. А он превращает эту повязку в каленое железо.
Сигизмунд подумал, сказал нерешительно:
- Но ведь надо же... каленым железом, сэр Ричард? В мире нечисть сидит на нечисти и нечистью погоняет!
Я скривился, потом махнул рукой.
- Извини, ты прав. Я слишком привык к более щадящим методам. Но ты прав. Когда яд заражает тело, а противоядия нет, лучше выжечь и часть собственной плоти, корчась от боли, но остаться жить. А раны зарастут, зарастут, господь все предвидел и дал нам способность заращивать раны телесные и душевные. А Христос говорил хорошо и правильно, только его обычно не дослушивали...
Сигизмунд посмотрел вытаращенными глазами, спросил осторожно:
- Как это?
- Ну, к примеру, он сказал, что если вас ударили по правой щеке, подставьте левую и, пока противник будет замахиваться, ударьте его ногой в пах. Или можно поднырнуть под руку и в челюсть его, в челюсть! Хотя можно и в печень... Что мы обычно и делаем, поступая по его заветам.
Сигизмунд задумался, а я позволил Черному Вихрю вырваться вперед. Он шел красивым ровным скоком, прекрасный конь, грива развевается по ветру, хвост вытянут в струнку, мышцы перекатываются под кожей. Он не видит разницы, в тяжелых доспехах я или без. На гору поднимается с такой же резвостью, как и скачет вниз, а потовые железы у него, похоже, отмутировались.
Так мы ехали трое суток, изредка на берегах рек видели мелкие поселения. Первые два дня нас встречали достаточно доброжелательно, хоть и настороженно поначалу, на третий вообще прятались в лесу, едва видели двух вооруженных всадников. Сигизмунд хмурился, обеспокоенно посматривал на небо, вертел головой по сторонам.
- Спорные земли, - сказал он наконец. Быстро поправился: - Не в том смысле, что спорные, весь мир принадлежит господу, а следовательно, и нам, его верным воинам, а в том... что сюда часто проникает зло.