- Я вышла... - сказала она и стыдливо улыбнулась, - вышла из лагеря... и отошла подальше...
Сигизмунд сам покраснел, даже не мог себе представить, что такая прелестная девушка может присесть на корточки и, задрав подол, какать, тужась и краснея, так что морда просто багровая, а глаза как у рака, сказал торопливо:
- Да-да, ты собирала хворост, но где он в такой ровной степи... Иди к нам, погрейся, а потом мы отведем тебя к твоим родителям, чтобы ты не заблудилась...
Она стыдливо улыбнулась, глаза ее бросили по сторонам пугливые взгляды, не видит ли кто, решилась и пошла к нам. Глаза все еще немножко испуганные, но на щеках разгорелся румянец, а масляный блеск в глазах стал заметнее. Она грациозно села рядом с Сигизмундом, при этом движении полные груди колыхнулись из стороны в сторону, натягивая ткань острыми кончиками. Даже когда уже сидела, прижавшись к нему боком, груди еще некоторое время завораживающе двигались, все уменьшая амплитуду, круглые колени высунулись из-под платья, она стыдливо пыталась натянуть короткий подол, не получалось, объяснила с виноватой улыбкой:
- Я вышла только в ночной рубашке... у меня под нею ничего нет, мне стыдно...
Сигизмунд, красный как вареный рак, торопливо заверил:
- Да ничего, это ничего! Я ничего такого даже не думаю, даже совсем не думаю!
Но уши полыхали, как огни на нефтяной вышке. Она сказала стыдливо:
- Все-таки я одна с двумя мужчинами среди степи... Да еще ночью. Мне просто страшно...
Она подвигалась, устраиваясь, Сигизмунд пылал весь, девушка прижималась к нему грудью, всем телом, таким сочным и зовущим, даже я на другой стороне костра слышал мощный зов, самый древний и неодолимый, потому именно его и стараются в первую очередь подделать, имитировать.
- Ты не с двумя, - поправил я почти сочувствующе. - Я ведь с тобой не заговаривал первым!
Она вздрогнула, в ее больших синих глазах, сейчас уже томных, с поволокой, проступил испуг.
- Да, - ответила она жалобным голосом, - но я так испугалась в ночи и замерзла...
- Грейся, - сказал я. - И еще... я ведь не приглашал тебя к костру, верно?
Страх в ее глазах рос, румянец на щеках сменился бледностью. Сигизмунд смотрел на меня с растущим раздражением, девушка спросила почти шепотом:
- Кто ты?
Я промолчал, давая ей взглядом понять, что она мне нравится, но провести себя не дам. Сигизмунд обнял ее за плечи, что покорно смялись под его ладонью, теплые, пухлые и нежные, сказал неприятным голосом:
- Это сэр Ричард, паладин...
Она дернулась так, что его рука соскользнула ей на спину, где-то там затормозила на нижней, сильно оттопыренной части.
- Па... паладин?
- Да, - подтвердил я почти с сочувствием. - Паладин... А это значит, что вижу тебя такой, какая ты на самом деле.
Она охнула, с непостижимой скоростью подхватилась, в глазах был страх. Застыла на мгновение, на лице обреченность, я сделал ей знак, чтобы убиралась. Еще не веря в спасение, она поспешно метнулась в темноту, топот босых ног вроде бы сменился сухим стуком копыт, несущих легкое тело.
Судя по бледному лицу Сигизмунда, он тоже что-то уловил, в глазах отчаяние.
- Сэр Ричард, - прошептал он белыми губами, - а... какая она?
- Не знаю, - ответил я.
- Но вы сказали...
Я ответил с великой неохотой:
- Мало ли что мы говорим женщине! Особенно когда хотим уязвить! Но я не стал бы, даже если бы мог... Расставаясь с ними, мы все же храним в памяти лучшие минуты. Пусть останется такой... какой видели. Какой сама хотела казаться.
Последний оранжевый язычок поплясал на рубиновом угле, порыскал, отыскивая еще хоть крошку древесины, вздохнул и втянулся вовнутрь в терпеливом ожидании сладостного мига, когда я брошу еще сухую ветку сверху. А лучше - две. А помечтать можно, что могучие руки человека поднимут всю охапку и швырнут на россыпь багровых углей, внутри которых ждет своего часа жар.
Звездное небо все так же бесстрастно смотрело на темную землю и наш крохотный багровый огонек. Сигизмунд сидел в горестном оцепенении. Я хотел сказать, что печалиться не стоит, все женщины такие, надо видеть их в том облике, в каком сами подают нам себя, ну разве что вот так в путешествии через опасные края надо принимать меры предосторожности, но дома должны делать вид, что не замечаем, и в самом деле стараться не замечать, а видеть их только такими, какими нам стараются казаться. А тот, кто видит женщин в их настоящем облике, теряет многое. Очень многое. Может быть, даже всю красоту и все желание вообще жить.
- Ну и дурак же я, - прошептал он тихо.
Я хмыкнул:
- Довольно просто сказать: "Ну и дурак же я!", но как трудно заставить себя поверить в то, что это действительно так... Ничего страшного, я сам обожаю женщин, у которых ноги недалеко от головы. Настолько недалеко, чтобы прямо задница с ушами, но это уже идеальная женщина... Но не стоит попадаться даже идеальной.
Он спросил хмуро, с упреком:
- Ты так о женщинах... нехорошо, сэр Ричард! Неужели у вас нет дамы сердца?
Сердце мое упало, я ответил сдержанно:
- Уже нет.
- Почему? Она вас не любит? Но это еще не причина. Неразделенная любовь возвышеннее...
- Она любит, - ответил я коротко. Он посмотрел удивленно, переспросил:
- Вы это ощутили?
- Она даже сама сказала, - ответил я невесело.
- Но... сэр Ричард! Что же вам еще надо?
- Если женщина говорит, - ответил я с болью в голосе, - что она тебя любит, то это еще совсем не значит, что она любит только тебя. Давайте спать, сэр Сигизмунд.
Глава 3
Утром он, бледный и печальный, торопливо развел огонь из остатков хвороста, прогрел мясо и даже хлеб. Молча позавтракали, обоих пробирала дрожь, днем солнце накаляет доспехи, однако ночью даже возле костра трясешься так, что зуб на зуб не попадает, от земли тянет могильным холодом. Коня я подозвал свистом, а Сигизмунд долго бегал за своим, ловил, тот ухитрился и со спутанными ногами отдалиться почти на милю.
Выехали навстречу заре, солнце поднималось из-за дальнего леса маленькое, злобно-красное, сулящее то ли бурю, то ли что-то еще нехорошее. Если солнце красно к вечеру - то хохлу бояться нечего, если красно поутру то хохлу не по нутру. Ладно, здесь вообще нет такого великого народа, что пирамиды построил и евреев из Египта вывел.
- Я смотрел следы, - проговорил вдруг Сигизмунд. - Ничего... Неужели она была одна?.. Одна ночью?