И лишь в противоположном от меня углу сидит угрюмый плечистый солдат, может быть, и не солдат, но мне показался именно бывалым солдатом: жилистый, с коротко обрезанными волосами, грубое обветренное лицо, широкая грудь с выпуклыми мышцами и длинные руки. Он невесело смотрел в кружку с элем, взгляд мрачный, немного тоскующий. Пышные усы печально повисли, я подозвал пробегающего парнишку, дал монетку и велел отнести на стол к усачу кувшин вина.
— Какого, ваша милость?.. Есть фальское, ринское…
Я покачал головой.
— Простого. Не стоит баловать рядового.
Я попробовал отхлебнуть вина, едва не выплюнул обратно, походит на испорченный уксус. Когда усачу поставили вино, он что-то спросил, парнишка указал в мою сторону. Усач бросил быстрый взгляд, рука его сграбастала кувшин и кружку.
Усач приблизился, во взгляде подозрение. Я молча указал на свободное место напротив. Он сел, взгляд мгновенно охватил и мой кувшин с дорогим вином, и по-царски зажаренного гуся.
— Чем обязан? — спросил он хрипловатым голосом, глаза у него оказались светлые, холодноватые, но лицо мне понравилось: суровое и добротное, если можно так сказать, умело слепленное, не пожалели материала на кости, на скулы, на мощные надбровные дуги. Квадратная челюсть, глубокие складки, но мелких морщин нет, да и откуда им взяться на такой выдубленной коже.
— Мне нужен крепкий солдат, — объяснил я. — Так уж получилось, что мне навязали в спутницы одну молодую особу женского пола. Я пообещал доставить ее в целости в земли герцога Нурменга.
Он буркнул:
— Это близко.
— Да, — согласился я, — однако и девица не горит желанием туда попасть, и нашлись люди, что хотели бы девицу умыкнуть…
Он хмыкнул:
— И что же?
— Мне нужен человек, — объяснил я, — кто сменял бы меня на страже, когда заночуем у костра. Со мной едет еще один, но я ему не доверяю. А третий так вовсе не человек, а монах.
Он подумал, сказал медленно:
— Если будем только вдвоем, то это десять серебряных монет…
Он замолчал, в глазах сомнение, готов торговаться, сбросить, но я лишь кивнул.
— Хорошо. Ты прав, двое — маловато. Можешь подыскать еще одного по своему выбору. За ту же цену.
Он впервые улыбнулся.
— Сторгую за пять. Нагрузка все-таки поменьше… Меня зовут Альдер.
Я выложил на стол пятнадцать серебряных монет.
— Конь у тебя есть?
— Нет, но оружие в порядке.
— Что?
— Меч, топор, два ножа, еще кираса и железная шапка.
Я бросил на стол золотой.
— Купи коня. Не скупись, подбери хорошего.
Он кивнул с самым серьезным видом.
— Не сомневайтесь. Когда от коня порой зависит жизнь… А что, девицу хотят умыкнуть очень серьезно?
— Очень, — согласился я. — Идиоты. Я бы ее сам отдал, да еще приплатил бы, но… пообещал довезти, куда денешься.
Он задумался, я уж решил, что хочет отказаться или повысить цену, но он лишь поинтересовался:
— Тогда и для второго коня?
— Да. Но предупреди, что дело вообще-то опасное. Он смотрел на меня прищурившись.
— Но вы-то взялись?
Я поморщился, развел руками.
— Дело в том, что я — рыцарь…
Он понимающе покивал, мол, это то же самое, что написать на груди «Дурак» крупными буквами и расхаживать по улицам, а то и добавить: «Люди! Плюйте на меня».
— Рыцарь — это хорошо… наверное. Но как случилось, что вы… по-простому? Или доспехи пришлось отдать? Слыхан я, что у вас, благородных, такой обычай: отдавать доспехи и коня победителю.
Я ухмыльнулся.
— Просто не хочу драться с каждым болваном, возомнившим, что его дама сердца — самая дамистая. Доспехи у меня в мешке, а меч стараюсь не вынимать из ножен… лезвие уж очень заметное.
Он снова слушал внимательно, смотрел, оценивал, а улыбнулся уже почти дружелюбно.
— Если так, то вы не дурак, ваша милость. Хоть и рыцарь. Драться за дело — достойно, а по пустякам, как рыцари, — последняя дурь. Когда война — бьемся, так надо, а когда ее нет… разве ж за баб стоит?
Я объяснил, куда утром явиться, он допил и ушел, сразу повеселевший, с прямой спиной, настоящий ветеран, что хоть и спустил с себя все, но оружие при нем, что выручило снова. Уже не в бою.