Речь шла о своего рода коммерческом предложении, включавшем в себя четыре варианта и предусматривавшем либо продление срока ареста Ричарда, либо передачу его Франции. Но поскольку по наиболее привлекательному из них выплата составляла 150000 марок, из которых треть предстояло внести Иоанну, это не превышало суммы, назначенной по договору с Ричардом. Часть ее была уже в руках Генриха. По этой причине вопрос о выдаче уже не мог рассматриваться всерьез, так как для подобного рода двойного инкассо Генрих не настолько прочно сидел в седле, к тому же слишком много князей выступили гарантами по Вормскому договору. Следовательно, речь могла идти только о испрашиваемой годичной задержке, что в идеальном случае, позволило бы получить со всех, то есть с Ричарда и Филиппа с Иоанном, те же 150000 марок. Подобный вариант еще мог иметь какой-то смысл, тогда как попытки Филиппа добиться выдачи Ричарда до полной уплаты последним причитающейся с него суммы должны были сопровождаться более выгодным финансовым предложением, но, поскольку тот предлагал ровно столько же, сколько и Ричард, с финансовой точки зрения сделка с Францией была для Генриха невыгодной. К тому же анжуйская администрация уже успела продемонстрировать эффективность своих действий в сборе денег, а Ричард, соответственно, свою платежеспособность. Но спрашивается, смогли бы Филипп и Иоанн, часть имущества которого была конфискована, собрать необходимую сумму в обозримое время? При этом следует иметь в виду, что оба, в отличие от Ричарда, которому при сборе средств помогало его право сюзерена, не могли воспользоваться всеобщим 25-процентным обложением и широкой поддержкой церкви для денежного покрытия данной сделки. Ко всему прочему на текущий год Филипп готовил крупный завоевательный поход, и это требовало значительных затрат. Все это заставляло сильно усомниться в финансовых возможностях союзников, и, по-видимому, потребовалось бы значительно растянуть сроки выплат и предусмотреть обстоятельные гарантии платежей, тогда как Генрих планировал собственный сицилийский поход, так что, надо полагать, был заинтересован в скорейшем улаживании дела с Ричардом. Во Франции он видел своего будущего врага, тогда как в Ричарде — военачальника, отстаивающего интересы империи. Но еще несколько лет в неволе, и Ричард мог лишиться власти, тогда император не только бы потерял невыплаченную сумму, но и не смог бы реализовать свою политическую концепцию.
Ввиду шаткости финансовых основ, на которые опиралось предложение Филиппа, заинтересовать Генриха могли бы только дополнительные политические уступки: Филиппу и Иоанну надо было бы предложить ему сюзеренитет над Англией, что, собственно, наиболее целесообразно было бы сделать сразу же после того, как Ричард попал в плен, когда это еще могло существенно стимулировать Генриха на сотрудничество с Францией. Несомненно, убедить Иоанна в необходимости подобного шага не составило бы особого труда, и, поскольку Ричард знал своего брата, то его тревогу по этому поводу легко понять. Только подобное предложение никак не вязалось со взглядами Филиппа на будущее, так что в этом отношении опасаться его было нечего. Будь Иоанн столь же самостоятелен, сколь он был беспринципен, то мог бы сделать такое предложение императору и от себя. Но, возможно, Филипп с Иоанном даже не догадывались о сокровенных чаяниях императора на этот счет, поскольку из всех официальных документов напрочь были исключены все упоминания о предстоящем превращении Англии в императорский лен, и засекреченность соответствующего дополнительного соглашения к Вормскому договору по существу оказалась скорее в интересах Ричарда, чем Генриха.
Случилось, однако, так, что последнее предложение Филиппа и Иоанна пришлось именно на то время, когда Ричард недвусмысленно дал понять, что ввиду секретности соглашения и в расчете на поддержку германских князей он и не подумает приносить присягу о вассальной зависимости Англии. Но поскольку для Генриха с самого начала не было более существенного политического требования, то для него это означало, что не он, а Ричард желает отступить от договора и в сложившейся ситуации его никто уже не сможет обвинить в нерешительности и алчности. И когда 2 февраля 1194 года в Майнце открылся рейхстаг, на который съехалось большое число германских князей и приглашенной Ричардом знати, было совершенно неясно, закончится ли он освобождением Ричарда. Генрих показывает Ричарду послов Филиппа и Иоанна и дает ему почитать привезенные ими письма. Таким образом, он получает в свое распоряжение сильнейшее средство убеждения. Присутствовавший при этом Уолтер Руанский, какое-то время находившийся в Германии в качестве заложника, писал одному из наших хронистов, Радульфу Дицето, о том, как ему довелось исполнять функции посредника между королем и императором, и о том, что только «post multas anxietates et labores»[173] и в немалой степени благодаря ходатайству архиепископа Майнца и Кельна перед императором и Леопольдом Австрийским 4 февраля удалось добиться освобождения Ричарда.
Итак, Ричард, наконец, обнаруживает, что от ленной зависимости ему не уклониться. Как сообщает Говден, Ричард пошел на нее по настоянию Элеоноры, из-за чего долгое время делали вывод, что именно она отыскала выход из, казалось бы, безвыходного положения, предложив идею вассального подчинения Англии. Конечно, она вполне могла положить свой голос на чашу весов в стремлении убедить сына в том, что из двух зол необходимо все же избрать меньшее — hominium, который только понижал его статус, но позволял избежать тем самым длительного отсутствия и даже выдачи Франции. Разумеется, последнее полностью никогда не исключалось, тем более что срывалась разрабатываемая Генрихом в последние месяцы политическая программа, и поведение Ричарда могло в конце концов убедить его в том, насколько безосновательны были по существу все его планы на будущее, построенные на предпосылках сотрудничества с Ричардом. Но, собственно, сама перспектива дальнейшего нахождения в плену, даже до достижения нового соглашения, должна была убедить Ричарда в том, как много он теряет, находясь в неволе. Выбирая между моральным ущербом и материальным, между, по всей вероятности, лишь формальным hominium и существенными территориальными потерями французских владений, Ричард решил поступиться своей гордостью.
При этом не следует недооценивать значение поведения Иоанна. Если бы в этот момент он повел бы себя лояльнее, ожидаемый в связи с продлением ареста ущерб французским владениям оценивался бы не столь высоко. К концу своего пребывания в плену Ричарду почти удалось с помощью Лоншана склонить Иоанна к переходу на свою сторону, но на сей раз, быть может, по недоразумению, его политику бойкотировали его же собственные подданные. Мы уже слышали об общей установке Ричарда, предписывавшей исполнять только те из его приказов, которые явно были бы ему на пользу. Когда же, после того как Иоанн принес присягу на верность Ричарду, ему должны были возвращаться конфискованные у него крепости, их коменданты отказались исполнять приказы короля только «per breve»[174]. И их трудно в чем-либо упрекнуть, поскольку, естественно, они не могли понять, каким образом восстановление в правах изменника могло быть на пользу их государю, но Ричарду виделось это по-другому: политике умиротворения Иоанна альтернативы не было. Нарушение нормального сообщения, которое, вероятно, заключалось в том, что на тот момент у Ричарда не оказалось достаточно авторитетных толкователей его воли, имело дурные последствия. Иоанн тут же вновь переметнулся к Филиппу, и в январе 1194 года заключил с ним договор, который был обнародован в виде циркулярного письма. Он показателен во многих отношениях и, в первую очередь, в психологическом: когда после ухода Ричарда в крестовый поход Иоанн перешел в оппозицию, он выступал, скорее, против Артура, чем против короля, отстаивая тем самым свое право наследования на случай возможной смерти Ричарда. Но к началу 1194 года, когда возвращение Ричарда уже рассматривалось как неминуемое, ему самому гарантировалось прощение, и его жизни ничего не угрожало, смягчающих вину обстоятельств больше не существовало. Он предавал не только своего брата, но и интересы всего государства, а, в конечном счете, и свои собственные. О его недостойном самоуничижении, с которым он бросился в объятия Филиппа, едва ли забудут тогда, когда ему самому придется всходить на престол. С тех пор французский король знал, что можно позволить себе по отношению к Иоанну, но и вассалы его французских владений увидели, что от него можно было ожидать. И, наконец, исследуя причины стремительного развала анжуйского государства после смерти Ричарда, необходимо иметь в виду и этот договор: достаточное объяснение дает патологический характер самого Иоанна.