— Пять безантов, а не три, и — по рукам, — согласился наглый Пистолет.
Песня была сочинена. Бургундский герцог высмеивался в ней с такой едкостью и так точно, что двух дней не прошло, а все крестоносное воинство знало ее наизусть, всюду распевая и издеваясь над Гуго. И при этом король Львиное Сердце не употребил ни единого бранного или даже грубого слова. Прошла еще неделя, и обитатели Сен-Жан-д’Акра имели возможность наблюдать, как Гуго де Бургонь и его люди поднимались по сходням венецианской галеры, дабы в стыде и позоре убраться восвояси к берегам Европы. А в Яффе, в замке Кафарлет, стоя на одной из башен, жонглер Пистолет давал клятву не писать больше непристойных песен. Когда клятва была дана, Ричард сказал:
— Ну что ж, теперь я хотел бы сдержать еще одно свое обещание и придумать для Пистолета новый синьяль. Итак, прикинув, я рассудил так: песня, сочиненная им, была столь хитроумно сплетена, что чем-то напоминает плетенную из ветвей беседку, которые у нас в Аквитании называются «фёйе»; так почему бы не назвать нашего сочинителя так — Пистолет-а-Фёйе? По-моему, отличное прозвище. Письмишко в беседку. Не правда ли, очень хорошо?
Присутствующие от души хохотали над посрамленным Пистолетом, который в тот же день постарался испариться из Яффы. Ведь если по-аквитански «фёйе» означало плетеную беседку, то среди крестоносцев словом «фёйе» называли отхожее место. Все были довольны королем Англии — он снова сумел доблестно постоять за свою честь, не пролив ни капли крови, никого не убив на поединке, но при этом изгнав из Святой Земли своего обидчика, герцога де Бургоня, а Письмишко опустив в отхожую яму.
Глава тридцать четвертая
ТЕОДАКРИМА
Весь май о Саладине приходили самые странные вести — то будто он велел взять под стражу всех своих лучших военачальников, то будто он взялся отвергать свое курдское происхождение от Аюба и доказывает, что его род ведется от какого-то древнего армянского царя, а то и вовсе невероятное — будто великий султан Египта и Сирии замыслил отречься от Мохаммеда, принять христианство и побрататься с королем Ричардом.
Разумеется, подобные сплетни быстро подвергались проверке и развеивались — слаженная тамплиерская разведка работала безотказно. Но одно становилось ясно — в стане врага после Пасхи творится что-то неладное, великий султан ссорится со всеми своими приближенными, и некоторые из них уже оставили свою службу у него, и это могло служить еще одним веским поводом к тому, чтобы как можно скорее собирать новый поход на Иерусалим.
В последний день мая в замке Беренгария Ричард собрал военный совет, на котором решено было завтра, в первый день Петровского поста, начинать решительное движение на восток, в сторону Гроба Господня. Король объявил себя сердцем похода, французов и аквитанцев — грудной клеткой, в которой это сердце колотится, германцев — крепкими раменами, англичан и итальянцев — левой и правой рукой, испанцев и гасконцев — левой и правой стопой, всех остальных — пальцами на тесно сжатых кулаках, а Папу Римского, само собой разумеется, — головой. Все остались довольны, только великий магистр де Сабле позволил себе спросить:
— А кто же тогда король Иерусалимский Анри де Шампань?
— Крылья, — ответил Ричард. — И эти крылья прилетят к нам с гор Самарских, когда мы встанем под стенами Иерусалима.
На другой день первые лучи рассвета еще не успели коснуться дальних холмов на востоке, а король Англии Ричард Львиное Сердце уже выводил полки крестоносцев. Все было как всегда — так хочет Господь, лон-лон-ла, Гроб Господень, спаси нас, не нам, не нам, а имени Твоему, дайте нам пройти. Богородица Дево, заступись за нас, не мешайте Христовой рати, лон-лон-ла. Святой Георгий, веди нас, Годфруа, будь среди нас, прочь, Саладин, с пути!.. На душе у Ричарда было томительно. Он не чувствовал грядущего успеха и не мог скрыть обреченности в своих глазах, не из тех он был людей, кто умеет скрывать чувства.
— Прощай, львичка милая, — поцеловал он Беренгарию. — Обещаю тебе скорое свидание в Иерусалиме.
Королева Англии в ответ грустно улыбнулась и сказала:
— Мой Иерусалим там, где есть ты, любимый.
Тут Фовель влажно дыхнул ноздрей в самое ухо Ричарда, и король поспешил в седло.
Когда подъехали к Лидде, Робер де Шомон, едущий рядом с Ричардом, со вздохом промолвил: