В первых числах июля ему вдруг сделалось лучше. В одно прекрасное утро он обнаружил, что хотя сыпь не уменьшилась, состояние его не такое убийственное, он может лежать и с удовольствием слушать Робера де Шомона, сидящего подле его постели и рассказывающего какой-то очередной забавный случай из своей жизни на Кипре. «Какое у него светлое лицо», — подумал король, и в следующее мгновенье вся внутренность шатра озарилась белым сиянием. Ричард приподнялся с подушки и воскликнул:
— Голубка! Вот она! Наконец-то!
Робер замер на полуслове, раскрыв рот и в недоумении оглядываясь по сторонам.
Белое сияние сгустилось, в нем затрепетали лучезарные крылья, которые мелькали вокруг головы счастливого короля Англии, будто стая белоснежных бабочек. И далекий голос прозвучал глубоко в душе Ричарда: «Икрод, Альб-аль-Асад!» — «Беги, Львиное Сердце!» В тот же миг сияние выскочило вон из шатра, и Ричард ринулся следом, задыхаясь от болезненной слабости. Он увидел сноп света, быстро удаляющийся по небу на запад, в сторону Средиземноморского побережья. Где-то в стране забвения свет факела проваливался в черный зев бездонного колодца, а здесь, на горах Иудейских, король Англии Ричард Львиное Сердце стоял и наблюдал за тем, как свет голубки устремляется в лазурный свод бездонного неба. Ему стало легко, будто его освободили от какой-то надоевшей обязанности. Чистый воздух прохладой струился на его лицо невесть откуда, ибо стояло жаркое июльское утро.
— Ваше величество… — раздался за спиной голос коннетабля Робера де Шомона.
Ричард оглянулся и, стремительно слабея, произнес:
— Робер!.. Это была не просто голубка… И она сказала мне, что я должен вести свое войско назад в Яффу, а затем возвращаться в свое королевство.
Он сделал шаг в сторону тамплиера и как подкошенный рухнул ему на руки, потеряв сознание.
К полудню он пришел в себя, а к вечеру почувствовал прилив сил. На закате он с огромным удовольствием поужинал, выпил три стакана кармельского вина и сказал:
— Мне хорошо, Робер.
— Мы не пойдем на Иерусалим? — спросил коннетабль.
— Я еще не решил, — ответил Ричард, с улыбкой потягиваясь.
— К вам гости, эн Ришар, — осмелился доложить Робер.
— Гости?
— Да, и довольно странные.
— Кто же?
— Сенешаль Жан де Жизор…
— Вон его!
— Да, но при нем не кто иной, как Аладиль Сафаиддин, родной брат султана Египта.
— Аладиль? В таком случае зови.
— Обоих?
— Черт с ними, зови обоих.
— Они спрашивают, не согласитесь ли вы переговорить с ними с глазу на глаз. То есть только вы и они. Не соглашайтесь, эн Ришар! Они убьют вас!
— Ну и убьют, что ж тут такого. Убийство — вещь в этом мире столь же обыкновенная, как восход солнца, деторождение, питие вина, обладание женщиной… Я не боюсь их. Да и не для того они явились. Согласись, что когда кто-то кого-то хочет убить, он не просит о разговоре с глазу на глаз, а наносит удар в самое неожиданное время и в самом неподходящем месте, как это сделали с Конрадом. Зови, зови.
И вот Ричард оказался в обществе странных собеседников. При виде сенешаля Жана сердце короля екнуло, но он постарался на сей раз не выдать своего отвращения к этому тараканоподобному существу. Он только заметил:
— Как вы постарели, эн Жан. Должно быть, много забот испытали в последнее время?
— Да и вас не омолодила болезнь, эн Ришар, — отвечал сенешаль с улыбкой летучей мыши.
— Здоров ли мой брат, султан Салах-ад-Дин Альб-аль-Нимр? — спросил Ричард у Сафаиддина.
— Он здоров, но печален, — ответил тот. — В отличие от вас, Мелек-Риджард Альб-аль-Асад. Вы, как я замечаю, больны, но пребываете в добром расположении духа.
— Просто мне сегодня стадо получше и я впервые с охотой поужинал и выпил три чарки. Что же привело вас, судари мои, в мою ставку и какой разговор требует такой таинственности?
— Поскольку у Аладиля болит горло, то обо всем скажу я, а брат великого султана явится свидетелем моих откровений и подтвердит истинность сказанного, — произнес Жан де Жизор.
— Хорошо, я весь — ухо, как говорят у нас в Аквитании, — вздохнул Ричард, готовясь услышать что-то особенное и не ожидая ничего хорошего.
— Крестовый поход, — продолжал сенешаль, — встретился ныне с неожиданной преградой, о которой никто не посмел бы пророчествовать. Все дело в том, что султан Египта наблюдал в Великую субботу чудесное и чудодейственное явление Огня Господня в Иерусалиме при Гробе Спасителя, и сей Огнь запал с тех пор в его сердце.