Как пишет современный историк, налицо образчик «свержения министра» или «внутриправительственного переворота», показывающий, как свергали властителей в феодальную эпоху. Уильяму Лонгчампу не оставалось ничего иного, кроме как согласиться уйти в отставку, ведь на него ополчились сразу и братья короля, и толпа народных представителей. Посему он объявил об оставлении всех своих должностей и о сдаче и Виндзора, и лондонского Тауэра. Бенедикт из Питерборо заверяет, что «все люди в королевстве радовались его опале», но это, наверное, некоторое преувеличение. Дав заложников как гарантию своей отставки, Уильям поспешил в Дувр и попытался, переодевшись женщиной, подняться на корабль, но его узнали и схватили. В общем, лишь 29 октября ему удалось покинуть Англию, чтобы высадиться затем в Нормандии.
Здесь уместно вспомнить анекдот, который приводит епископ Юг де Нюнан. Он рассказывает о случившемся с какой-то развязностью и горячностью, хотя вообще-то стилю писаний этого епископа свойственна чопорная напыщенность.
«Поскольку он не дерзнул [убежать из Дуврского замка] открыто, он обратился к обману нового рода и переоделся женщиной. И вот, хотя он был заперт в великолепном замке, он решил добраться до берега пешком и облачился в женскую тунику длины чрезвычайной, зеленоватого цвета вместо облачения архиерейского лиловато-фиолетового: мантию того же колера вместо риз надев, голову он покрыл шарфом взамен митры. В левую длань не орарь, но узорчатый плат, как на продажу, он взял; а в деснице не пастырский крест, но странника посох он держал. Вырядившись так, епископ к морю начал спускаться. Ему многократно в рыцарские латы случалось облачаться, но он принял на этот раз вид, коему дух подобает изнеженный, коль скоро избрал для себя он облик женственный. Как добрался до берега он и на камень присел, передохнуть решив, так мигом к нему случившийся там рыбак подойти поспешил; счастливым себя полагал рыболов: сладострастница грешная — славный улов; а коль уж из моря рыбак вышел тот замерзшим, ибо был почти совершенно нагим, то кинулся он к прелестнице мнимой, надеясь согреться телом другим, и шуйцей за шею епископа стал обнимать, а десницей рыбацкой своею юбку вздумал поднять. И как начал он щупать под туникой, дивится: ну, чудеса! — платье-то женское, однако мужские под ним телеса. И изумился бедный рыбак, и как заорал: „Надо же, я-то бабу ловил, а мужика поймал!“ Но тотчас те, что с ним были или просто случились там, к рыбаку тому подошли и велели ему прекратить шум и гам; посему рыболов вопить перестал, а двуполый гермафродит все сидел и чего-то ждал. И тут мимо из города женщина шла одна, и увидала плат цветной она, и стала к епископу тетка та приставать: мол, за сколько ты хочешь кусок этой ткани продать? Тот же ей ничего не отвечал, словно бы английской речи епископ не понимал. А хозяйка та все не уходит, хочет купить платок, а потом и другая явилась и тоже пустилась в торг. А продавец сидит и молчит и скалит зубы свои, и тут на него напустились обе, и как закричали они: „Ну-ка, давай, товар продавай, да не молчи, отвечай!“ И потянулись к его лицу, и сорвали вуаль в борьбе. И увидали нос здоровенный и бритвы следы на губе. И осоловели тетки совсем, наземь его свалили и на помощь позвали народ. Ох, как они голосили: „Вы поглядите, какой урод, или это она? За кого он себя выдает? А за кого держит нас?!“ Сразу сбежалось к месту тому очень много людей, были и женщины, и мужчины, и, без хитрых затей, они всю вуаль изорвали ему, и рукава оторвали, и за капюшон хватали они, и за волосы потаскали, и вываляли его в песке, и камнями его побили, и хоть два-три раза вырывался он, всякий раз его снова ловили. И поволокли его в город толпой, тумаков для него не жалея, и, побив его перед тюрьмой, вручили как прохиндея тюремным стражам эту жертву свою, и так он вернулся в ту же самую свою былую тюрьму».