Материнская озабоченность судьбами обоих сыновей заставляла ее теперь препятствовать младшему — отличавшемуся, на ее взгляд, «легкомысленностью духа» — вступить «по наущению и по совету короля Франции в заговор против своего сеньора и брата». Как отмечает хронист, она противодействовала всему, в чем ее младший сын мог бы усмотреть для себя некоторую пользу.
И в этом она, в общем, преуспела. Много позже Иоанн признался в своем замысле перебраться на материк; когда же это не удалось, он пожелал взамен захватить два замка, Виндзорский и Уоллингфордский, принадлежавших королю. Тайно обратившись к королевским коннетаблям, он отправил своих людей, чтобы те взяли замки под охрану. Незамедлительно, по призыву архиепископа Руанского, в Лондоне собрались бароны и прелаты. Начались переговоры, но проходили они, если верить Ришару де Девизу, как-то нерешительно: каждый был не против прославиться взятием этих замков, но опасался браться за такое дело, страшась горячности Иоанна. И тут на ассамблее случилось нечто непредвиденное: посланцы, которые представляли королеву и приветствовали собрание от ее имени, как оказалось, выражали интересы еще одной особы, а именно канцлера Уильяма Лонгчампа, который накануне, как они сообщили, высадился в Дувре.
Уильям Лонгчамп смог добраться до папы, и тот, проникшись к епископу доверием, восстановил его в правах легата. «Все замолчали и лишь неотрывно глядели на того, кто говорил», — пишет летописец, цитируя, по своему обыкновению, Вергилия; в общем, он множит намеки и цитаты, но всегда со свойственным ему юмором.
Сущий театральный переполох, все перевернулось с ног на голову — вот что такое было возвращение Уильяма Лонгчампа! Участники ассамблеи в замешательстве начали молить Иоанна о помощи, опасаясь канцлера. Иоанн, дерзко обосновавшийся в Уоллингфорде и с явным презрением взиравший на затеянные против него переговоры, вернулся в Лондон. Он снизошел к ассамблее и согласился выслушать ее участников, которые волновались не столько из-за двух замков, сколько из-за опасений перед канцлером. В ответ на жалобы Иоанн потребовал от прелатов и баронов суммы в семьсот ливров серебром в течение семи дней, если они хотят, чтобы канцлер отказался от намерения вмешаться в те дела, в которые он хотел бы вмешаться. «Ищите посему для меня столько денег, сколько мне нужно. Довольно с вас того, что я вам сказал, если вы меня поняли!» — объявил он в заключение.
Ясно было, что все всё поняли. Участники ассамблеи предложили Иоанну пятьсот фунтов стерлингов и тотчас одобрили текст послания канцлеру или, если точнее, письма против канцлера, которое сочинялось совместно. Письмо выкладывало суть дела без обиняков: «Срочно; дело не терпит отлагательств; королева пишет, духовенство пишет, народ пишет. Все единодушно говорят канцлеру: нет. Ежели ему дорога собственная безопасность, да не медлит он и да отправляется за море, чтобы не подвергнуться новым проявлениям враждебности». Если можно доверять тому же Ришару де Девизу, канцлер, столкнувшись с таким единодушием, побледнел так, словно «наступил на змею босыми ногами». Он отправился за море 2 апреля 1192 года, впрочем, будучи уверен в том, что его час еще придет.
Между тем предчувствия королевы Алиеноры не обманули ее. Филипп Август не уставал распространять злонамеренные слухи о своем вассале Ричарде. Впрочем, его во многом опередил один из его родственников, Филипп де Дрё, епископ Бовейский, который оставил Святую землю вскоре после смерти герцога Бургундского в июле 1192 года; прелат утверждал, что смерть герцога тотчас вернула здоровье королю Ричарду…
«Сойдя на берег Германии, на всех остановках своего пути [епископ] распространял в народах слух, что этот предатель, король Англии, по прибытии своем в Палестину, строил козни, стараясь выдать сеньора своего, короля Франции, Саладину; что он устроил убийство маркиза (Монферратского. — Р. Я.), стремясь захватить Тир; что это он устранил герцога Бургундского с помощью яда; что, наконец, он сдал все войско христианское, потому что оно ему не повиновалось; что человек этот по-особенному свиреп, упрям, своенравен и груб, искушен в лукавстве более самых искушенных лжецов; и что поэтому-то король Франции вынужден был так скоро вернуться, и франкам, которые остались, чтобы продолжить поход, пришлось оставить Иерусалим незавоеванным. Сплетня эта набирала силу и ее принимали за правду, и так она внушала людям ненависть, восстанавливая всех против одного человека».