Элис вышла замуж за отца Ричарда, Даниэля Столлмана, в 1948 году, развелась с ним через 10 лет, и с тех пор растила сына почти в одиночку, хотя отец оставался его опекуном. Поэтому Элис может с полным правом заявить, что хорошо знает характер сына, в частности – его явное отвращение к власти. Также она подтверждает его фанатичную тягу к знаниям. От этих качеств ей пришлось несладко. Дом превратился в поле битвы.
“Проблемы были даже с питанием, ему как будто вообще никогда не хотелось есть, – вспоминает Липпман о том, что происходило с Ричардом примерно с 8 лет и до окончания школы, – я зову его ужинать, а он игнорирует меня, как будто не слышит. Только после девятого-десятого раза он, наконец, отвлекался и обращал на меня внимание. Он с головой погружался в свои занятия, и вытащить его оттуда было трудно”.
В свою очередь, Ричард описывает те события похожим образом, но придаёт им политический оттенок.
“Я обожал читать, – говорит он, – если я погружался в чтение, а мама говорила мне идти есть или спать, я просто не слушал её. Я просто не понимал, почему мне не дают читать. Не видел ни малейшей причины, почему я должен делать то, что мне велят. По сути, я примерял на себя и отношения в семье всё то, что я читал о демократии и личной свободе. Я отказывался понимать, почему эти принципы не распространяют на детей”.
Ричард и в школе предпочитал следовать соображениям личной свободы вместо требований откуда-то свыше. К 11 годам он на две ступени опередил своих сверстников, и получил массу разочарований, типичных для одарённого ребёнка в условиях средней школы. Вскоре после памятного эпизода с решением головоломки, для матери Ричарда началась эпоха регулярных споров и объяснений с учителями.
“Он совершенно игнорировал письменные работы, – вспоминает Элис первые конфликты, – по-моему, последней его работой в младшей школе, в 4 классе, было эссе по истории использования систем счисления на Западе”. Он отказывался писать на темы, которые его не интересовали. Столлман, обладая феноменальным аналитическим мышлением, углубился в математику и точные науки в ущерб остальным дисциплинам. Некоторые учителя считали это целеустремлённостью, но Липпман видела в этом нетерпение и несдержанность. Точные науки и без того были представлены в программе намного шире, чем те, которые Ричард не любил. Когда Столлману было 10 или 11 лет, его одноклассники затеяли игру в одну из разновидностей американского футбола, после которой Ричард пришёл домой в ярости. “Он очень хотел поиграть, но оказалось, что его координация и прочие физические навыки оставляют желать лучшего, – рассказывает Липпман, – это его сильно разозлило”.
Разозлившись, Столлман ещё сильнее сконцентрировался на математике и точных науках. Однако даже в этих родных для Ричарда областях его нетерпение иногда создавало проблемы. Уже к семи годам погружаясь в учебники алгебры, он не считал нужным быть проще в общении со взрослыми. Однажды, когда Столлман учился в средней ступени, Элис наняла для него репетитора в лице студента Колумбийского Университета. Первого же занятия хватило, чтобы студент больше не появлялся на пороге их квартиры. “Видимо, то, что говорил ему Ричард, просто не укладывалось в его бедной голове”, – предполагает Липпман.
Другое любимое воспоминание матери относится к началу 60-х годов, когда Столлману было около семи лет. С момента развода родителей прошло 2 года, Элис с сыном переехали из Квинса в Верхний Вест-Сайд, где Ричард полюбил ходить в парк на Риверсайд-Драйв, чтобы запускать там игрушечные модели ракет. Скоро развлечение переросло в серьёзное, основательное занятие – он даже стал вести подробные записи о каждом запуске. Как и на его интерес к математическим задачам, на это увлечение не обращали особого внимания, пока однажды перед масштабным запуском НАСА мать в шутку не поинтересовалась у сына, не хочет ли он посмотреть, правильно ли космическое агентство следует его записям.
“Он вскипел, – рассказывает Липпман, – и смог ответить только: ‘Я ещё не показывал им свои записи!’. Наверное, он действительно собирался что-то показать НАСА”. Сам Столлман не помнит этого случая, но говорит, что ему в такой ситуации было бы стыдно из-за того, что показывать НАСА на самом деле нечего.