На дворе стоял 1958 год. Элис направилась в местную штаб-квартиру Демократической партии, полная решимости обратить внимание на ужасные условия жизни бедноты. Однако визит этот не принёс ничего, кроме разочарования. В комнате, где от курева можно было топор вешать, Липпман стала подозревать, что враждебное отношение к бедным слоям может быть вызвано коррумпированностью политиков. Поэтому она не стала больше ходить туда. Элис решила присоединиться к одному из многочисленных политических движений, нацеленных на кардинальные реформы в Демократической партии. Вместе с другими участниками движения, которое называлось Объединением демократических реформ имени Вудро Вильсона, Липпман начала ходить на городские заседания и общественные слушания, и добиваться большего участия в политической жизни.
“Своей главной целью мы видели борьбу с Таммани-холл – влиятельной группой внутри Демократической партии Нью-Йорка, которая в то время состояла из Кармина де Сапио и его прихвостней.[28] Я стала общественным представителем в городском совете, и активно участвовала в создании более реалистичного плана преобразования района, который не сводился бы к его простой застройке элитным жильём”, – рассказывает Липпман.
В 60-х годах это её занятие переросло в серьёзную политическую деятельность. К 1965 году Элис уже открыто и весьма активно поддерживала политиков вроде Вильяма Фитца Райана, конгрессмена от Демократической партии, который избрался благодаря сильной поддержке таких вот движений за партийные реформы, и который одним из первых высказался против войны во Вьетнаме.
Очень скоро Элис тоже стала ярым противником политики американского правительства в Индокитае. “Я была против войны во Вьетнаме с тех самых пор, как Кеннеди послал войска, – говорит она, – я читала сводки и репортажи о том, что там происходит. И я была твёрдо уверена, что это вторжение затянет нас в страшную трясину”.
Это противостояние американскому правительству проникло и в семью. В 1967 году Элис повторно вышла замуж, и её новый муж, Морис Липпман, будучи майором ВВС, подал в отставку, чтобы показать своё отношение к этой войне. Его сын Эндрю Липпман учился в МТИ, и был до конца учёбы освобождён от призыва. Но в случае разрастания конфликта отсрочку могли отменить, что в итоге и произошло. Наконец, угроза висела и над Ричардом, который хоть и был ещё слишком юн для службы, но вполне мог попасть туда в дальнейшем.
“Вьетнам был главной темой разговоров в нашем доме, – вспоминает Элис, – мы постоянно толковали о том, что будет, если война затянется, что нам и детям нужно будет делать, если их призовут. Мы все были против войны и призыва в армию. Мы были твёрдо убеждены, что это ужасно”.
У самого Ричарда война во Вьетнаме вызывала целую бурю эмоций, где главными чувствами были растерянность, страх и осознание своего бессилия перед политической системой. Столлман едва мог смириться с довольно мягкой и ограниченной авторитарностью частной школы, а от мыслей об армейской учебной части его вовсе бросало в дрожь. Он был уверен, что не сможет пройти через это и остаться в своём уме.
“Страх буквально опустошил меня, но у меня не было ни малейших идей о том, что мне делать, я даже на демонстрацию боялся пойти, – вспоминает Столлман о том дне рождения 16 марта, когда ему вручили страшный билет во взрослую жизнь, – можно было уехать в Канаду или Швецию, но у меня это в голове не укладывалось. Как мне решиться на такое? Я ничего не знал о самостоятельной жизни. В этом плане я был совершенно не уверен в себе”. Конечно, ему предоставили отсрочку для учёбы в вузе – одну из последних, потом американское правительство перестало их давать – но эти несколько лет пройдут быстро, и что делать тогда?
Ричард помнит, как его впечатлили высказывания членов семьи на эту тему. Вспоминает плакатики, что напечатал и распространил его отец, сравнив в них массовое убийство в Сонгми с преступлениями нацистов во Вторую Мировую. Этот поступок отца не на шутку взволновал Столлмана. “Я восхищался тем, что он сделал, – говорит Ричард, – но сам я и представить не мог, что делать. Я боялся, что безжалостная система призыва уничтожит меня”.
По большей части, Столлмана отталкивал стиль и цели основной массы антивоенного движения. Подобно другим участникам Колумбийской программы естественнонаучных достижений, он видел в демонстрациях зрелищный отвлекающий манёвр. [29]. В конце концов, как рассказывает Столлман, хаотичные антивоенные силы перестали отличаться от хаотичных сил подростковых субкультур. Вместо того, чтобы увлекаться Битлами, его ровесницы фанатели от политических активистов вроде Эбби Хоффмана и Джерри Рубина. Для подростка, который горячо хотел нормальных отношений с ровесниками, лозунг “занимайтесь любовью, а не войной” звучал как издёвка. Столлман нисколько не хотел воевать, но и любовью заниматься его никто не звал.
28
Кармину де Сапио выпала сомнительная честь стать первым итало-американским боссом политической машины Таммани-холл, которая безраздельно господствовала в муниципальном управлении. Больше информации об этой фигуре в частности и послевоенной политике Нью-Йорка вообще можно найти здесь: John Davenport, ‘Skinning the Tiger: Carmine DeSapio and the End of the Tammany Era,’
29
Чесс, сокурсник Ричарда, называл протесты “фоновым шумом”. Он говорит: “Мы все интересовались политикой, но Колумбийская программа была намного важнее. Мы бы никогда не ушли с занятий ради демонстрации”