Именно на курсе Math 55 у Ричарда стала складываться репутация гения. Брайдбарт сразу согласился с его превосходством, но Чесс, тоже будучи сильнейшим математиком, продолжал состязаться с ним за звание лучшего математика группы, и осознал гениальность Столлмана лишь в следующем году. “Это было на матанализе, – вспоминает Чесс, ныне профессор математики Хантерского колледжа, – мы работали над доказательством в области комплекснозначных функций, и Ричард додумался до идеи, которая основывалась на аналогии с вариационным исчислением. Тогда я впервые увидел, как он для решения задачи может отыскать очень эффективный и совершенно неожиданный путь”.
Для Чесса это был переломный момент. Он понял, что есть уровни знания и понимания, которые ему недоступны, хотя поначалу таковыми не выглядят. Ты просто натыкаешься на прозрачную стену, как птица, которая бьётся в окно.
“В этом суть математики, – говорит Чесс, – вам не нужно быть математическим гением, чтобы распознать математического гения. Я мог сказать, что был где-то возле того, но в то же время я понимал, что я всё-таки не гений. Если бы Ричард выбрал стезю математика, он стал бы великим учёным мирового уровня”.[30]
Блестящий успех Столлмана в учёбе уравновешивался беспросветной неудачей в социальной жизни. Даже когда другие члены “математической банды” кооперировались для решения заданий Math 55, Ричард работал в одиночку. То же относилось и к его быту. В заявлении на общежитие Столлман выразился предельно ясно: “Предпочитаю невидимого, неслышимого, неосязаемого соседа по комнате”. Чиновники Гарварда проявили редкую чуткость к такому пожеланию, и весь первый курс Ричард прожил в комнате один.
Брайдбарт был единственным членом “математической банды”, который на первом курсе жил в том же общежитии, что и Столлман. Он говорит, что Ричард медленно, но верно учился общению с другими студентами. Он вспоминает, как соседи по общежитию, впечатлённые интеллектом Столлмана, начали приглашать его на тусовки в столовую или комнаты, где дискутировали обо всём на свете.
“У нас были обычные такие дебаты о решении мировых проблем или о последствиях какого угодно явления, – рассказывает Брайдбарт, – скажем, кто-то изобретает сыворотку бессмертия. Что тогда вы будете делать? Какие политические последствия это повлечёт? Если вы раздадите её всем подряд, мир быстро переполнится людьми и погибнет. Если вы начнёте раздавать её избирательно, это сразу разделит человечество на высший и низший классы. Ричард лучше других умел анализировать ситуации и предвидеть тонкие, неочевидные последствия решений”.
Столлман хорошо помнит эти дискуссии. “Я всегда был за бессмертие, – говорит он, – как мы ещё сможем узнать, на что будет похож мир через 200 лет?” Заинтересовавшись, Ричард стал расспрашивать знакомых, согласятся ли они стать бессмертными, если им предложат. “Меня поразило, что большинство людей считали бессмертие чем-то плохим”. Они говорили, что смерть это неплохо, потому что нет смысла жить в старости и дряхлости, а старение – тоже хорошо, потому что готовит человека к смерти. И даже не видели в этом логическом порочном круге ничего странного.
В общем, у Столлмана сложилась репутация первоклассного математика и сильнейшего дебатёра, причём без каких-либо усилий с его стороны. Напротив, он всячески избегал откровенно состязательных мероприятий, на которых мог бы проявить себя во всём блеске. Брайдбарт вспоминает, как на исходе первого курса Ричард уклонился от участия в Патнемском тестировании – престижном конкурсном экзамене для студентов-математиков США и Канады. Патнем – не только отличный способ проверить уровень своих знаний, но и реальный шанс получить работу в лучших вузах и научных центрах. По кампусу ходили слухи, что набравшему самое большое количество очков гарантирована стипендия в любом вузе страны, включая Гарвард.
Но пройти этот тест было непросто – как и Math 55, Патнем был ориентирован на лучших из лучших в математике. Экзамен состоял из 2 частей и длился 6 часов, и даже такие ветераны Колумбийской программы и Math 55, как Брайдбарт, описывают Патнем как труднейшее математическое испытание в жизни. “Чтобы вы понимали, насколько безумно сложен этот тест, – говорит Брайдбарт, – приведу статистику: максимальный результат равнялся 120 баллам, а я в первый год набрал около 30 баллов, и этот показатель был достаточно хорошим, чтобы я занял 101 место по стране”.
30
Столлман, впрочем, в этом сомневается. “Одной из причин, по которой я ушёл в программирование из математики и физики, было то, что я никогда не учился открывать и создавать в них что-то новое. Я учился только использовать то, что другие уже открыли и создали до меня. В программировании же я мог каждый день создавать что-то новое и полезное”.