Риэго тяжело болен. В воспаленном мозгу мечутся, вытесняя друг друга, лихорадочные видения… Жестокие бои, речи перед народом… Когда огненный диск, катящийся по небосводу, уходит за край земли и поднимается вечерний ветер, Рафаэлю чудится, что Тереса веером обвевает его горячую голову. Страдалец наслаждается прохладой, посылаемой нежною рукой…
В пять часов утра 2 октября Риэго привезли в Мадрид. Его сдали графу Торре-Альта, наспех приспособившему для заключения опасного мятежника Дворянскую семинарию.
Все прилегающие к семинарии улицы заняты войсками. Конные патрули не позволяют никому приблизиться к тюрьме.
Граф — знаток своего дела. Искусство пытки, телесной и душевной, у него в крови — оно унаследовано от предка-инквизитора. Граф приказал забить досками окно комнаты, в которую заключили Рафаэля. Только на самом верху оставлена маленькая отдушина. В ней — клочок неба.
На ногах узника кандалы, вокруг пояса железный обруч. Кандалы и обруч прикреплены короткими цепями к железному кольцу, вмурованному в стену.
Две недели Риэго мечется в бреду жестокой горячки. Но милостивая смерть не хочет вспомнить о нем. Торре-Альта приказал докторам сделать все, чтобы заключенный не ускользнул из рук палача. И Риэго поправляется.
27 октября он уже в силах предстать перед королевским судом.
Прокурор оглашает обвинительное заключение — документ, насквозь пронизанный лицемерием, ложью и чудовищной клеветой на народного героя.
«…Если бы судьи, которым поручено расследование действий преступного Риэго, вздумали перечислить все злодеяния, заполняющие его жизнь, им не хватило бы для этого многих дней. Учитывая, однако, что дело должно быть рассмотрено без отлагательства, до прибытия в столицу его величества, прокурор ограничивается ужаснейшим и отвратительнейшим из всех его преступлений — государственной изменой…
…Бесчестный Риэго использовал малодушие солдат, предназначенных для усмирения Америки, он забыл обязанности, связанные с его положением, и провозгласил конституцию, уничтожившую священнейшие права его суверена, разрушившую основы монархии, наших нравов, обычаев и нашей святой религии. Это он попрал ногами священнейшие обязательства, нарушил присягу, данную им при вступлении в славную военную семью, под знамена короля, его повелителя. Наконец оный Риэго не только выпустил пресловутую прокламацию, но, став во главе разнузданных солдат, осквернил испанскую землю, когда силой оружия принудил жителей принимать участие в предательстве и клятвопреступлении. Он смещал учрежденные законом власти и на их место устанавливал власти конституционные, состоявшие из мятежников и смутьянов. Этим-то он и заслужил себе имя «героя Кабесаса».
…Он принудил короля, нашего владыку, принять эту достойную проклятия конституцию, источник стольких несчастий Испании. На балконах и открытых площадях он выступал с мятежными речами, стремясь доставить победу зловредной конституционной системе.
…Прокурор основывает свое обвинение на злодеяниях, которые этот государственный изменник учинил, как депутат кортесов, когда голосовал за насильственное препровождение короля и королевской семьи в Кадис, против воли его величества, возмущенно отказывавшегося подчиниться подобному требованию. Он применил насилие и угрозы и так далеко зашел в своей дерзости, что лишил короля даже той видимости власти, которую за ним еще оставил до тех пор переворот. Это преступление не имеет себе подобного в летописях испанского народа.
…Все это указывает ясно на наличие посягательства на права его величества — преступление, которое наши законы карают смертью. Мы уличаем таким образом дона Рафаэля дель Риэго в ужасном злодеянии».
Заканчивая свою гнусную речь, прокурор требовал, чтобы Риэго «был приговорен к смерти, чтобы его имущество подверглось конфискации, чтобы голова его была выставлена в Лас-Кабесасе, а тело его четвертовано, и одна часть была выставлена в Севилье, другая — на острове Леон, третья — в Малаге, четвертая — в Мадриде, на указанных для этого местах».
Суд вынес Риэго смертный приговор. Судебный приговор был передан на королевское утверждение. Фердинанд заменил четвертование повешением.
Так, никем не тревожимый, пролежал он час, прощаясь с воздухом, светом, пространством. Глаза были сухи, сердце билось ровно. Даже когда возник перед ним образ Тересы, Рафаэль не испытал страдания: «Она меня простит… Я ведь не мог иначе, я нужен был родине…»