Я попробовал было кричать, но не стал. Даже если она в сознании, то не услышит меня за шумом мотора. Слишком далеко. Я ощутил полнейшую беспомощность, ничего нельзя было изменить. Если она не придет в себя, прежде чем яхта уйдет слишком далеко, ей меня никогда не найти.
Я машинально принялся стаскивать с себя брюки и сандалии. Я был совершенно спокоен. Ярость, владевшая мной, вдруг прошла, и я постарался взглянуть на все объективно. Счастливого конца просто не могло быть. Мы были обречены с самого начала. Это был неумолимый рок, что-то вроде того, что математики называют «бесконечной серией с ограничительным фактором». Попробуйте к 0,1 прибавить 0,01, потом 0,001, потом 0,0001 и так далее. Можно складывать до бесконечности, а единицу так и не получишь, даже если использовать все имеющиеся в мире вычислительные машины.
Тут случилось такое, что я подумал было, что тронулся умом. Я услышал выстрел! И тут же что-то с шипением врезалось в волну в десяти футах от меня. Я стал дико озираться. Это же безумие. «Балерина» уже исчезала вдали, я был один, кругом, насколько хватало глаз, только синь залитого солнцем моря, легкие, бегущие одна за другой волны да безоблачное небо. А звукоряд, как в вестерне. Господи, я же забыл про Баркли.
Он был ярдах в сорока от меня. Он тонул, его тянул вниз намокший твидовый пиджак и пистолет, который он по-прежнему держал в руке. Он не пожелал расстаться ни с тем, ни с другим, он, казалось, даже не замечал существования Мексиканского залива, настолько сосредоточился на главной цели: убить меня. Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Даже забыл испугаться. Это было фантастическое зрелище.
Вот он уходит под воду. Потом из воды появляется пистолет — он его держит над головой, — потом его лицо с отвисшей сломанной челюстью. Изо рта у него бежит вода. Он спокойно поворачивает пистолет стволом вниз, чтобы вытекла вода — иначе при выстреле пистолет может взорваться. Потом стреляет. Прицелиться как следует он не может — ему приходится прилагать отчаянные усилия, чтобы удержаться на плаву и выстрелить. Поэтому пуля с диким визгом, рикошетя от волны, уходит в синюю пустоту позади меня. Гильза падает в воду справа от него. Он уходит под воду. Потом из последних сил вновь выплывает, и все повторяется сначала. В этом было что-то величественное. Я даже почувствовал, что не могу больше его ненавидеть. И как-то забыл, что стреляет он именно в меня.
Он выстрелил еще три раза. В четвертый раз не получилось. Пистолет показался было на поверхности, но потом опять скрылся под водой, и тут же раздался взрыв. Он спустил курок, не сумев выплыть. Больше он уже не показывался.
Я остался один. Оглядевшись, я увидел, что «Балерина» находится у самого горизонта и продолжает удаляться от меня.
Глава 15
В таких случаях надо плыть, даже если знаешь, что никуда не приплывешь. Я поплыл за исчезающей за горизонтом яхтой в направлении побережья Юкатана, до которого было сто двадцать миль. Солнце стояло слева от меня. Оно поднималось все выше.
Я не паникер, но сейчас мне надо быть особенно осторожным: нельзя поддаваться устрашающему действию этого бескрайнего пустого пространства, нельзя думать о том, как близки мы к победе. Может быть, она мертва или серьезно ранена, подумал я. И тут же понял, что эта тема тоже небезопасна. Я прогнал от себя всякие мысли и сосредоточился на своих движениях.
Через час, а может быть два, я случайно посмотрел направо и увидел мачту. До нее была почти миля, Шэннон не могла меня увидеть на таком расстоянии, но, несмотря на это, меня захлестнула теплая волна надежды и благодарности. Ритм моих движений тут же нарушился, я ушел под воду и чуть не захлебнулся. Она пришла в себя! Это был только обморок! Я напомнил себе, что она может и не найти меня, слишком уж велика площадь поисков, но сознание того, что она жива и может добраться до суши, помогло мне удержаться на плаву.
Я отчаянно махал руками всякий раз, когда оказывался на гребне волны. Она прошла мимо, уйдя далеко на запад, потом стала разворачивать яхту. Я наблюдал за ней, глядя через плечо. Вот она пошла на восток. У меня появилась надежда. Я понял, что она делает. Я люблю ее. Господи, она просто молодчина! Какая же молодчина! Когда она пришла в себя, она не знала, как долго пробыла без сознания и где мы свалились за борт. Поэтому она не могла вернуться и кружить вокруг этого места. Но она знала, каким курсом шла яхта. Теперь она прочесывала весь район «ковровым методом», А ведь раньше она никогда не имела дела ни с яхтами, ни с компасами, ни с морем. Я повернулся и поплыл в направлении солнца.
Уйдя довольно далеко, она развернула яхту и снова пошла на юг. Я попытался прикинуть, на каком расстоянии к востоку от меня пройдет яхта. Определить это было трудно, но я поплыл быстрее. Яхта приближалась. Она прошла ярдах в трехстах — четырехстах от меня. Я увидел Шэннон. Она закрепила руль и стояла на гике, обняв рукой мачту.
Я вспомнил о бинокле. Каждый раз, оказываясь на гребне волны, я высовывался из воды как можно выше и махал рукой, но яхта проходила мимо.
Вдруг Шэннон спрыгнула с гика и побежала на корму. Яхта начала поворачивать. На секунду я закрыл глаза и медленно выдохнул.
Шум мотора стих, яхта некоторое время продолжала идти ко мне по инерции, потом остановилась, чуть покачиваясь на волнах. Шэннон стояла на кокпите с мотком линя в руках. Она размахнулась было, чтобы бросить мне линь. Я покачал головой. Подплыл к яхте. Она смотрела на меня. Ее лицо было совершенно неподвижно. Она молчала. Я тоже молчал. Когда яхта накренилась, я ухватился за перила и подтянулся. Она встала коленями на кокпитную скамью и стала помогать мне забраться на борт, держа меня за запястье одной рукой и обхватив мою спину другой. И вот я уже рядом с ней, на скамье кокпита, под теплым солнцем.
Она забыла о сдержанности. Мы оба забыли обо всем на свете. Давно сдерживаемые чувства вдруг вырвались наружу, сметая все преграды.
Наверное, человек всю жизнь живет ради одного какого-то мгновения. Если это так, для меня такое мгновенье наступило.
Шэннон прижалась ко мне. Она плакала. Я тоже заплакал. Ничего не мог с собой поделать. Слезы текли у меня по лицу, а я обнимал ее так крепко, что она не могла дышать, и целовал, целовал… Наши губы встретились.
Яхта покачивалась на волнах, и у меня возникло то же ощущение, что в прошлый раз: будто мы летим сквозь протянувшееся на многие световые годы розоватое пространство. Потом было тоже как тогда: я чувствовал, что тону в ней, и мне уже никогда не выплыть, да я и не хочу выплывать. Я целовал слезы у нее на лице, целовал ее закрытые глаза, потом просто сжимал ее в объятиях, уткнувшись лицом в ее шею и слушая, как бьется ее сердце. Никто из нас не произнес ни слова.
Мы долго сидели обнявшись. Потом я поднял голову, чтобы посмотреть на нее. С моих волос ей на лицо натекла вода, смешавшись со слезами. Я все платье ей промочил, прижимая ее к себе. У нее на лбу, у самой линии волос, виднелся припухший синяк. Косые лучи утреннего солнца падали на ее смеженные веки и широкие скулы. У меня просто дух захватило, так она была прекрасна.
Она открыла глаза. Они были мокры от слез и сияли каким-то особым светом. Мокрые ресницы казались темнее, чем обычно. Она сразу и плакала и смеялась. А когда улыбнулась, уголки ее губ дрожали.
— Я… Я думала, что не найду тебя, — прошептала она. — Билл, милый…
Я нагнулся и легонько коснулся губами синяка у нее на лбу.
— Ах ты, моя шведка, — сказал я. — Моя милая, великолепная шведка. Не шевелись. Я хочу посмотреть на тебя, дотронуться до тебя…
До меня дошло, что я и так уже смотрю на нее и дотрагиваюсь до нее и что у меня, наверное, ум зашел за разум, раз я говорю такое. Я просто не выдержал перегрузок. Сколько всего случилось! Они больше нам не грозят. Мы победили. Мы свободны. Мы вместе. Мы одни, только она и я. И весь мир открыт для нас. Я так люблю ее, что от одного взгляда на нее у меня дух захватывает. Я попробовал сказать ей все это, но сбился и замолчал. Наверное, есть мера всякого чувства, даже счастья, которое может испытать человек. Стоит переполнить меру, и предохранители тут же вылетают.