— Как все это произошло? Ловко сработано. Я и сам кое-что подозревал. Как ему, Стефансену, вдруг понадобилось ехать в Осло, нервы лечить.
— Да я, собственно, имею к этому делу лишь косвенное отношение. Рад, что все выяснилось. Правда, еще судебный процесс впереди. Вот и еду туда получить кое-какие бумаги у Бугера. Это ведь компетенция тамошних органов.
— А остальные деньги? В газетах писали, что при нем было шестьдесят тысяч. Небось, остальные припрятал?
— Ну, силой ведь не заставишь отдать. Для него же хуже, если они у него. Рано или поздно все равно обнаружится. Конечно, иной раз им удается, но отсидки не миновать… И мы не можем тянуть с делом бесконечно. Мы свое сделали. Жаль супругу. Я всей душой ей сочувствую. Отважная особа. Четверть века вместе, и с чем теперь она остается? Она верила в его невиновность. Должно быть, крепко его любит.
Почтмейстер слегка улыбнулся, черные глаза его смеялись. «Красивый парень», — подумал Вебстер, Есть что-то демоническое в лице, что так нравится многим женщинам. Интересно, как поведет себя его жена…
Вебстер повел речь о садоводстве и пчелах. Дескать, помышляет о загородном участке. Может быть, уже в следующем году.
— Должно быть, и доход недурной? Хорошо вы там устроились, на Гломме, — почта, телефонная станция, сад, магазин.
Почтмейстер подтвердил, что доволен доходом. Вместе получается вполне прилично. Жаловаться не приходится. Он обнажил в улыбке крепкие белые зубы. Красивый мужчина, красивый… Где уж тут устоять горячей женщине.
Ладно, им решать… Он не станет их порицать. Простое житейское дело, как для миллионов других особ мужского и женского пола. Закон жизни. Вебстер не деревяшка какая-нибудь. Он понимал их. Женщина теперь свободна. И дай ей Бог. Они не выставляют своих отношений напоказ и ничьих чувств не задевают. Жена почтмейстера, право же, глаз не радует. Длинная, сухая, угрюмая, с манерами старой девы. Вряд ли ей нужен мужчина, было бы только кем помыкать. Возможно, почтмейстер сам виноват, сделал ее такой. Хотя они ведь поженились всего три года назад, так что… Одному Богу ведомо, что побудило его взять ее в жены. Деньги, быть может. От денег все беды, от денег и страстей, и еще от алкоголя. Узнай она про них, то-то шуму будет. А если почтмейстер возьмет да женится на фру Стефансен? Полчаса украдкой тут, часок там — надолго ли хватит?
— Фотограф вроде бы преуспевает, господин почтмейстер?
— Еще как. Забавный молодой человек. Мы иногда играем в карты по вечерам. Большой любитель меда.
— Меда? Отличная штука, — заметил Вебстер. — Идет в пирожное. Сливки, сливочное масло, яйцо — половина белка, немного просеянной муки, для сладости мед и чуток сахара. М-м-м-м. Вкуснятина.
— Это — знаменитые пирожные Холмгрена. Он сам их готовил, часто брал мед у меня. У фрекен Харм так хорошо не получалось.
— В самом деле? Он пек пирожные?
— Ну да. Очень любил поесть. Я равнодушен к пирожным.
— Уж могли бы угодить своей супруге. — Вебстер хитро улыбнулся, шутливо грозя ему пальцем. — А я большой любитель хорошей пищи. Одно из жизненных благ, господин почтмейстер. Нет, утрировать не следует, ни в коем случае не объедаться. Но немного изыска, доброкачественные продукты, хорошо приготовленные. Чем еще человеку тешить себя? Соответственно временам года. У нас в стране лучшая в мире пища, притом дешевая. Вот спиртного лучше остерегаться. Качество в порядке, но очень уж крепкое. Пить можно, когда вовсе состаришься, в старый гриб превратишься. Старику только подавай табак, кофе да водку. Я знаю одного…
Вебстер предался рассуждениям о еде. Время шло быстро.
Потом он предался рассуждениям о поездах и трамваях. Говорил горячо. Выражал пожелание стать директором железной дороги. Повсеместно две колеи, но никаких поездов, только трамваи, следующие один за другим. Безо всяких расписаний. Собрался ехать в Трондхейм — ступай в любое время дня на вокзал и садись на трамвай. Просторные вагоны, как у пригородной электрички. Никаких билетных касс. Меньше нагрузка на железнодорожное полотно. Тьма преимуществ… И резиновые колеса, разумеется, только резиновые…
Вечером фру Эриксен накрыла стол на двоих в комнате фотографа, у которого было что рассказать. Почтмейстер навещал его по вечерам два раза в неделю. Они играли в карты. После чего почтмейстер в темноте прокрадывался к фру Стефансен, оставался там около часа. Ник Дал иногда следил за ними. Фру Стефансен дважды встречалась с фрекен Харм в Фредрикстаде, — один раз в кондитерской Крабсета, другой — в кафе «Медведь». В кондитерскую Ник Дал не стал заходить — тесновато, еще заметят, что он слишком часто мелькает поблизости. «Медведь» в этом смысле подходил лучше. Он сразу сообразил, куда они направляются, и постарался опередить их.
Как обычно, они говорили вполголоса, отдельных слов не разобрать. Говорила все больше фрекен Харм. Фру Стефансен почти не открывала рот, держалась замкнуто, словно ей было не по себе. Ник Дал только и расслышал, как она произнесла сердито: «Ну вот что, прекрати. Куда мне деваться? На нас с Арвидом придется всего-то неполных двенадцать тысяч». Дальше она снова понизила голос.
Вебстер пригубил чай, пробормотал:
— Фрекен Харм собирается замуж. Ей нужны деньги. Решила прибегнуть к шантажу. Цыганская кровь заговорила, да и лицо у нее цыганистое. Ей пошли бы всякие серебряные побрякушки. Вон как серьги идут ей.
Он положил себе кусок отборной ветчины, поразмыслил: «Они готовятся к тому, что их вызовут свидетелями в суд. Фру Стефансен не хочется, чтобы стало известно о ее отношениях с Холмгреном. А фрёкен Харм может кое-что порассказать».
Внезапно он громко произнес:
— Ясно, так и сделаю.
После чего продолжал спокойно есть, перевел разговор на другие темы, точно предал забвению дело Холмгрена.
16
На другое утро Вебстер позвонил из Фредрикстада в Осло. Разумеется, он мог звонить из дома фру Эриксен. Но, во-первых, ему не хотелось, чтобы эта замечательная хозяйка слышала столь интересный разговор. Во-вторых, он не исключал возможности того, что госпожа почтмейстер на коммутаторе станет подслушивать. От госпожи почтмейстер рукой подать до господина почтмейстера. А где почтмейстер, там и фру Стефансен.
После некоторой дискуссии телефонный разговор закончился к полному удовлетворению Вебстера. В тот же день к вечеру он получил заказное письмо. В конверте лежал ордер на арест фрёкен Харм и еще один ордер. Это вовсе не означало, что он собирается кого-то арестовать, ему нужно было только подстраховаться. При необходимости он мог и без всяких ордеров задержать чуть ли не кого угодно.
Однако подстраховаться не мешало. Вообще же Вебстер отнюдь не стремился под любым предлогом засадить человека в камеру. Только в случае крайней необходимости. Задержанный не замедлит тотчас обратиться к адвокату, а это сильно осложняет дело. У Вебстера, по сути, не было ровным счетом никаких доказательств.
(Как известно, в цивилизованном обществе всякий человек обладает определенными правами, даже если он подозревается в совершении преступления, даже если и впрямь его совершил. Полицейский отнюдь не вправе действовать по собственному усмотрению. Над ним есть начальник, над этим начальником — более или менее сложная правоохранительная структура. Цивилизованное общество не допускает единоличных действий. Хороший, опытный полицейский — не обязательно грубиян. Вебстер был хороший полицейский, к тому же гуманный. Он знал, что человеку свойственно ошибаться, и добивался нужных результатов без жестоких приемов. Конечно, ему случалось напускать на себя суровость, чтобы получить важные показания. Но, прикрываясь суровой, угрюмой личиной, в душе он нисколько не сердился на оппонента и рассуждал сам с собой совершенно спокойно.)
В шесть вечера Вебстер позвонил в дверь фрекен Харм, которая была занята изготовлением штор в новой, почти пустой квартире на улице Фергестед. Он переступил через порог, держа в руке шляпу и сверкая лысиной: лицо его было строгим и сумрачным. Фрекен Харм прижала ладони к груди и воскликнула:
— Ой, как вы меня напугали!