Собрав по своим каналам кое-какие сведения, он во второй половине дня навестил дочь и зятя Стефансена. Они жили в меру обеспеченно в аристократической западной части столицы — молодые люди, очень близко принявшие к сердцу внезапную беду.
Вебстер не услышал от них ничего нового. Беседа развивалась непринужденно, Вебстер держался доброжелательно, порой они даже забывали, что перед ними следователь. Разумеется, когда надо, он умел напускать на себя строгость, иной раз даже гнев изображал, порой не без успеха. Но в большинстве случаев вел себя сдержанно и предельно спокойно.
Итак, Вебстер сидел вместе с молодым инженером и его супругой, дочерью Стефансена, в их уютной гостиной. В это время вернулся из библиотеки брат супруги, Арвид Стефансен. Он квартировал у сестры, учился на юридическом факультете университета.
Вебстер отметил про себя, что дети кассира Стефансена не очень-то похожи на отца, точнее — совсем не похожи. Видимо, пошли в мать, что далеко не редкость. Волосы темнее, чем у отца, лоб шире и ниже, волевой подбородок; вообще они производили впечатление людей более волевых и не склонных к сентиментальности. Обоих Бог наградил красивой внешностью, и держались они совершенно непринужденно.
Студент юридического факультета Арвид Стефансен поздоровался с Вебстером за руку и сказал:
— Ну что ж, очень рад познакомиться.
И оба рассмеялись, правда, Стефансен не без оттенка досады. Беда явно вызвала у него досаду, а не скорбь.
Естественно, случившееся должно было отразиться на его карьере, о чем он и доложил Вебстеру, когда они уединились в его комнате.
— Но меня это не сломает, черт подери, — добавил он.
— И правильно, — отозвался Вебстер. — Если бы все так держались… Вы собираетесь оставить университет?
Ничего подобного. Стефансен-младший был настроен еще больше нажать на учебу. Полный вперед! Зять готов предоставить отсрочку с квартплатой, одна тетушка подбрасывает полсотни крон в месяц, и сам он уже нашел место, чтобы подрабатывать по вечерам. Как-нибудь справится. Одежду пока обновлять не будет.
Стефансен-младший хорошо смотрелся в своем костюме, настоящий денди.
Этот парень постоит за себя, подумал Вебстер. Он мне чертовски нравится.
— Досадно, — продолжал Стефансен-младший. — Холмгрен хотел взять меня к себе на завод, как только я закончу учебу. Теперь-то на этом можно поставить крест.
— Придется вам навестить родителя, убедить его поднапрячь свою память — глядишь, и все наладится.
Стефансен-младший шагал взад-вперед по комнате, однако тут он остановился.
— Выходит, вы абсолютно уверены, что это его рук дело? Ну конечно, чисто юридически иного быть не может, раз отсутствуют квитанции. — Он задумался. — Что ж, получается, он и впрямь присвоил эти денежки, иначе его не упрятали бы в кутузку, и, конечно, он ничего не помнит, вот только…
— Что — только? — спросил Вебстер.
— Очень уж это не похоже на него, скажу я вам, ну совсем не похоже. Он всегда был так несказанно честен, иной раз даже зло брало смотреть на него. Пунктуален, как часы, понимаете, предельно добросовестный, все помыслы лишь о маме и о заводе. Это же прямо трагедия, господин Вебстер.
— Несомненно. Такие трагедии вовсе не редкость, если хотите знать. Родители хорошо ладили друг с другом?
— Как? Ну конечно. Дома всем заправляла мама.
— Вы замечали у отца проявления забывчивости или нервозности?
Стефансен-младший снова остановился, сел на ручку кресла, посмотрел в окно. В просвете между соседними домами открывался вид на полуостров Несодден; лучи осеннего солнца озаряли лесистые темные склоны холмов.
— Как вам сказать… Помнится, мать иногда подшучивала над ним, даже поддразнивала. Он вдруг начинал излагать какие-то старые планы насчет того, чтобы поехать в Африку. Пустая болтовня, конечно, воздушные замки. Книги о путешествиях — единственное, что он читал. С восторгом говорил о Луисе Муре и его ферме в Кении и так далее. Когда только ты повзрослеешь, говорила мама; ему это не нравилось. Вот возьму и исчезну в один прекрасный день, говаривал он. Это было три года назад, тогда это производило впечатление на меня, потому что он говорил это серьезно. А впрочем, мало ли что человек скажет. Мама тогда сердилась. Что за вздор ты несешь, отвечала она.
— Выходит, он был не совсем доволен жизнью?
— Ну почему — можно быть вполне довольным жизнью и в то же время о чем-то мечтать.
— Сбруя шкуру трет, — произнес Вебстер. — Н-да. Вы-то еще молоды. Но особенной забывчивости и нервозности за ним не замечали?
— Разве что в самые последние годы. Год назад, когда я приехал домой, вижу — он сильно изменился. Замкнутый стал, молчаливый, с работы придет — сразу наверх поднимается и ложится. То ли впрямь забывчивый стал, то ли равнодушный ко всему, даже не берусь определить. Такое впечатление, будто у него пропал интерес ко всему на свете.
— Вы обсуждали это?
— Ага. Мама говорила, что он перетрудился. Как ни приеду домой — он все такой. У папы неладно с нервами, говорила мама. Да он никогда особенной активностью не отличался. Не могу представить себе, чтобы он покусился на чужие деньги. У него просто смелости не хватило бы. Добавьте к этому его щепетильную честность.
— Как раз нервные и способны на всякие выходки, — пробормотал Вебстер себе под нос.
Справился у Стефансена-младшего, как раньше справлялся у его отца и сестры, об отношениях между людьми на заводе, попросил дать знать, если тому вспомнится что-то важное.
Спросил:
— Г-м, кажется, ваш отец принимал снотворное?
— Да, принимал последнее время. Совинал и немного брома, если не ошибаюсь.
— Само собой. Нервы начинают шалить, пропадает сон. Мне, слава Богу, никогда не приходилось пользоваться снотворным. Тьфу-тьфу. А скажите, э-э, более сильных средств ваш отец не принимал — например, особые капли?
— Нет, мама сказала бы мне. О… нет, господин Вебстер, отец не убивал Холмгрена.
— Я ничего такого и не подразумеваю. Просто у него мог быть пузырек, который Холмгрен унес с собой. Он ведь бывал в вашем доме.
3
На другое утро Вебстер сел на поезд, идущий в Фредрикстад. Его сопровождал молодой сотрудник Ник Дал.
Вебстер терпеть не мог поезда и железнодорожные расписания.
— Не понимаю, почему бы им не пустить по всей стране трамваи, с вагонами вроде тех, которые ходят в пригороды Осло, — говорил он. — «Трамвай до Вардё — каждый час!» — Каково? Почему бы нет?
Ник Дал учился на фотографа. Мальчиком глотал рассказы Конан Дойла, не расставался с книгами про убийства, преступников и сыщиков и сам мечтал стать детективом. Его отец, фотограф Дал, ударил кулаком по столу:
— Нет, ты будешь фотографом!
Когда Нику Далу исполнилось двадцать два года, непреходящее увлечение взяло верх, он расстался с фотоаппаратом. Вебстер использовал молодого кандидата в детективы как ищейку, поручал ему слежку. Ник стоял с сигаретой в зубах на углу и следил, стоял в подворотне и ждал, сидел, прикрываясь газетой, в кафе, ходил по улицам за подозрительными типами, вступал с невинным видом в разговоры.
Спустя еще два года он встретил свою судьбу — молодую женщину с твердым характером. Она решительно заявила:
— Я не выйду замуж за полицейского, который мотается по всей стране. Ты можешь работать фотографом. Выбирай.
И продолжала стоять на своем. Тут подоспело дело Холмгрена.
— Хорошо, буду работать фотографом, — заявил Ник Дал.
В это время кассира Стефансена перевели из клиники в тюремную камеру. Ник почесал в затылке, им овладел нервный зуд.
— На реке Гломма есть один поселок, — сообщил он молодой женщине с твердым характером. — Там требуется фотограф, посмотрю, что получится.