— Директор Холмгрен, — сказал Ник Дал.
— Да ну? — Вебстер долго всматривался в снимок. — Точно, он. Холмгрен. Но…
Он снова задумался, но, как ни раскидывал мозгами, ничего не получалось, наконец бросил гадать. Вебстер не знал директора Холмгрена и прежде никогда его не видел, в этом он был твердо убежден.
— Ну, и в чем дело, Ник Картер?
— Это увеличение, сам видишь, — ответил Ник Дал. — Угадай, кто его заказал?
— Я приехал сюда не загадки разгадывать.
— Фрекен Катрина Энген.
— Что ж, логично, — сказал Вебстер, подумав. — Она, наверно, была влюблена в Холмгрена. Шеф и влюбленная секретарша. Жаль, что он ей не достался. Налей-ка мне еще рюмочку. Ты неплохо зарабатываешь. Сколько стоила эта бутылка? Лично я предпочитаю к кофе коньяк, желательно «Наполеон». Да только где взять на него деньги. А ликер вполне приличный.
— Всего тридцать восемь с полтиной в монополии в Фредрикстаде, это лучшее, что у них есть. Фрекен Энген храбрая женщина.
— Вот как? Храбрая?
Ник Дал объяснил.
Кто, как не он, держит ушки на макушке в любое время суток, в том числе и зимой? Ничего не происходит? А что здесь может происходить?
— Ну, кое-что все-таки произошло, — заметил Вебстер. — И разве не ты сам вызвался открыть тут фотографию?
Это точно. Люди ходят на завод и возвращаются домой. Люди фотографируются. Красивый маленький коттедж Стефансена стоит там опечатанный, в окнах темно. Никаких следов на снегу. Дом Холмгрена стоит опечатанный, в окнах темно. Фру Стефансен знай себе шьет и никуда не выходит. Лишь иногда отправляется на автобусе в Фредрикстад за покупками. Кстати, навещает там фрекен Харм, больше никого. Ник Дал узнал об этом, потому что ездил тем же автобусом в Фредрикстад. Фрекен Энген иногда выходит вечером подышать свежим воздухом. В шубе, меховой шапочке и теплых ботиках. Конечно, Ник Дал не может все время ходить за ней по пятам. Что тут такого, если человек вышел прогуляться. Она не подходила близко к названным домам.
Но однажды вечером он все же решил последить за ней в темноте. Скучно стало дома сидеть, вот и пошел за ней. Прогулка выдалась довольно долгая, до самой церкви.
Там фрекен Энген без раздумья отворила калитку в каменной ограде и быстро прошла между могилами прямо к могиле директора Холмгрена. Ник Дал потом убедился, что это могила директора — большая урна на низком гранитном цоколе.
— И что она делала там?
— Она упала на колени, — сказал Ник Дал.
Только и всего. Фрекен Энген упала на колени в снег, вскоре поднялась и спокойно направилась домой. Это повторялось раз или два в неделю. Холод, темно, на кладбище завывает ветер. Ник Дал прокрадывался следом за ней и смотрел, прячась за гранитной колонной, и его била дрожь, потому что со всех сторон ему чудились во мраке выходящие из могил покойники. В один из вечеров в окнах церкви вдруг появилось сияние, сперва слабое, потом сильнее, потом оно вдруг погасло. Тут Ника Дала чуть не хватила кондрашка, он сам окаменел, точно гранит, только зубы стучали. Пока не сообразил, что это просто луна выглянула из-за тучи за церковью. После чего он сел, где стоял, прямо на чью-то могилу, и конечно — на скрытую в снегу палочку от старого букета. Палочка та была длинная и достаточно острая.
Ну вот, а потом вышло так, что он познакомился с фрекен Энген. Он рассылал по почте рекламные карточки: «Николай Дал. Фотограф. Специалист по увеличениям. Умеренные цены». Во все дома разослал вдоль реки от Фредрикстада до Сарпсборга. Надо же было что-то предпринимать, чтобы зарабатывать деньги. Конечно, большинство все равно предпочитало городские фотоателье, но и он пожинал недурной урожай. Кому-то хотелось увековечить младенца в колыбельке, девушкам требовалась фотография любимого, парни тоже не отставали. Но в основном он занимался проявлением пленок и увеличениями.
Фрекен Энген явилась как-то после работы с фотографией Холмгрена. Попросила сделать увеличение. Ник Дал как следует постарался, отпечатал копию и для себя. Фотография была снята в Париже. Порядка ради Ник Дал записал имя и адрес фотографа. Анри Дюбуа, Рю… На обороте еще и надпись: «Катрине от Эрика, 16 мая 19…» Снимок был сделан всего за несколько месяцев до кончины Холмгрена.
Сыщик Ник Дал не мог оставаться без дела и не мог отказать себе в удовольствии порыться в чужих тайнах.
— Что ж, запишем и это. Хотя тут вряд ли что-нибудь кроется. Жаль, что ей не довелось вместе с ним съездить в Париж. Весна там чудесная. Я провел там однажды восемь дней, много лет назад, было у нас одно мероприятие по обмену опытом — Берлин, Париж, Лондон. Ты беседовал с ней?
Беседовал, и не раз. Фрекен Энген была в восторге от увеличения, они с Ником Далом поговорили о том о сем. Кончилось приглашением к ней домой на кофе с печеньем. Все-таки приятно, когда есть куда зайти одинокому человеку.
— Право, не знаю, — сказал Ник Дал. — Будь я лет на десять — пятнадцать старше… А так-то она обращается со мной по-матерински. Или как добрая тетушка, если хочешь. И вообще, известно ведь, что разница в возрасте не играет большой роли первые медовые годы. А какое печенье она печет! Знаешь, кто ее научил?
— Холмгрен, — сухо ответил Вебстер. — И кажется мне, что очень далекими окольными путями пытаемся мы подобраться к тем тремстам тысячам.
Молодая шевелюра Ника Дала могла служить рекламой для средства для ращения волос, и Вебстер ощутил легкую досаду. Он смотрел на волосы Ника и думал о пропавших деньгах. Сумму вознаграждения уже повысили до пяти процентов. Обычно затяжка следствия не раздражала Вебстера.
— И о чем же ты разговариваешь с этой дамой? Сидишь и держишь ее за руку?
Ник Дал поднял рюмку и задумчиво посмотрел на свет сквозь её золотистое содержимое.
— Ну да, — сказал он. — Иногда беру ее за руку, чтобы утешить фрекен Энген, когда она рассказывает. Говорит-то все больше она. Угадай — о ком говорит?
— О Холмгрене, о ком же еще.
Ник Дал с отсутствующим видом подлил ликера в рюмки и с таким же отсутствующим видом произнес:
— Весной мне исполняется двадцать пять, я прилично зарабатываю, она зарабатывает триста в месяц, есть сбережения на книжке, есть очень милый дом. Вообще-то в моем возрасте пора жениться. Конечно, придется каждый день выслушивать, какой Холмгрен был замечательный человек, но… Ну, и еще моя Этта там, в Осло, она мне все волосы выдерет.
— И что же, у фрекен Энген на книжке приличная сумма?
— Тысяч двадцать с хвостиком.
— Недурно. Откуда тебе известно?
— Как всякие порядочные дамы, она держит сберкнижку и письма под бельем в нижнем ящике комода. Иногда выходит на кухню за новой порцией кофе и печенья… Сберегательный банк Фредрикстада. Она ничего не снимает с книжки, только вкладывает. В последний раз, год назад, сразу после Нового года, положила пять тысяч. И в такие же сроки клала по пять тысяч до того.
— Рождественские подарки от Холмгрена?
— Вероятно, я пока еще не выяснил. Понимаешь, Вебстер… Нет между нами такой откровенности. Должно быть, я слишком молод. Она гладит меня по голове, словно добрая тетушка. Говорит о Холмгрене, дескать, как жаль, как он всем помогал здесь, и все такое. Какой он был любезный, как замечательно вел дела. Тут она принимается вздыхать, и без слез не обходится. Она не может не говорить о нем, но и лишнего не скажет. Я не уверен, что она была его любовницей. Может быть, как ты говоришь, влюбленность секретарши в шефа.
— Главное, известно ли ей что-нибудь о пропавших деньгах, да только вряд ли, — заметил Вебстер. — Придется и мне скоро побеседовать с ней. А что письма?
— Ничего. Холмгрен был осторожен, только открытки из Парижа с добрыми пожеланиями. В остальном — письма от родных и подруг.
Вебстер остановился на ночь в доме фру Эриксен. Ник Дал, как обычно, вышел прогуляться по морозцу в темноте, с девяти до двенадцати ночи. Надвинув на уши меховую шапку и засунув руки в карманы, побрел мимо территории завода и квартала жилых домов, затем — налево, мимо старого дома Холмгрена, и дальше, к модерновому коттеджу Стефансена. Фру Эриксен давно уже крепко спала, когда он среди ночи тихо входил на веранду в торце дома. Ник Дал и днем прогуливался по этому маршруту. Никто не обращал особого внимания на прогулки фотографа. Надо же было ему поразмяться. По воскресеньям он становился на лыжи и отмерял не один километр.