Мы всматривались, вглядывались, но на предназначенном для спирали месте виден только обгоревший блеск. Спираль стерта, уничтожена, сглажена сильней, чем лавой квуэнов.
И тут смятение уступило место пониманию. Осознанию того, что представляет этот корабль.
Не великие Институты, как мы вначале подумали.
Не праведные, могучие, законные звездные кланы и не загадочных зангов.
И даже не изгнанников, как мы сами.
Ничего подобного. Это преступники. Правонарушители хуже наших предков.
Бандиты.
На Джиджо пришли разбойники.
III . КНИГА МОРЯ
Парадокс Жизни, что все расы размножаются быстрее простого воспроизводства. И всякий рай жизни вскоре заполняется, переставая быть раем. Тогда по какому праву мы, изгнанники, претендуем на планету, благородно оставленную в стороне, чтобы мирно лелеять молодую жизнь и быть в безопасности от голодных народов?
Изгнанники, вы должны бояться справедливого гнева закона, если вас застанут здесь поселившихся без разрешения. Но когда придет суд, закон станет и вашим щитом, умеряя праведный гнев справедливостью.
В глубине разгневанного неба бродит более страшный ужас. Это совсем иная опасность. Она совершенно не повинуется закону.
Рассказ Олвина
Ну, хорошо, я не такой быстрый, как некоторые. Я не так быстро соображаю, как Гек, которая способна свивать вокруг меня словесные кольца.
И к лучшему, как мне кажется. Я не мог бы вырасти в маленьком хунском порту, считая себя таким умницей, таким же остроумным и гладкоязычным, как мой литературный тезка, просто потому, что умею читать на англике и воображаю себя писателем. Хорошо, что по соседству живет маленький гениальный г'кек, который постоянно повторяет, что хун выше среднего уровня все равно хун. Тупой, как кирпич.
И вот я сижу, зажатый между двумя своими лучшими друзьями, которые спорят о том, что нам делать предстоящим летом, и ни Гек, ни Клешне не приходит в голову, что они пронзили мне кольца больше чем на одном уровне. Клешня несколько дуров пытался рассказывать нам о своих последних “чудовищах” – сероватых тенях, которые, как ему показалось, он видел, когда скучал, ухаживая за садком омаров своего улья. Он нам так часто рассказывал об этом, что мы не стали бы слушать, даже если бы он принес нам зуб Моби Дика, с торчащей из него, как зубочистка, ногой. Вздыхая одновременно всеми пятью вентиляционными щелями, он отказался от рассказа и перешел к защите “проекта Наутилус”.
Клешня расстроился, узнав, что Гек хочет отказаться от этого плана. По обе стороны от его жесткого панциря вздымались ноги, свистя, как трубы каллиопы.
– Послушайте, мы уже согласились-сились. Мы должны закончить лодку. Ведь работали-ботали целый год!
– Столярничал и испытывал в основном ты, – заметил я. – Мы с Гек только строили планы…
– Совершенно верно! – прервала Гек, подчеркнуто выпячивая два глаза. – Мы помогали планами и мелкими усовершенствованиями. Это было весело. Но я никогда не соглашалась опускаться в этой проклятой штуке на дно моря.
Синий панцирь Клешни максимально поднялся, и его глазные прорези словно завертелись.
– Но вы говорили, вам интересно! Вы называли эту идею замечательной-чательной!
– Верно, – согласилась Гек. – Теоретически это замечательно. Но есть одна проблема, друг. Это также очень опасно.
Клешня откинулся, словно такая мысль никогда не приходила ему в голову.
– Вы… раньше никогда об этом не говорили.
Я повернулся и посмотрел на Гек. Не думаю, чтобы раньше слышал от нее это слово. Опасно. Во всех наших приключениях она всегда была готова рискнуть, насмехалась над нашей нерешительность так, как могут только г'кеки, когда они решают оставить вежливость и стать отвратительными. Гек сирота, Ур-Ронн и Клешня из менее значительных таких рас, где на их отсутствие никто не обратит внимания, так что мне естественно надлежало быть голосом благоразумия и осторожности. А я ненавидел эту роль.
– Да, – согласилась Гек. – Но, наверно, пора кому-нибудь указать на разницу между расчетливым риском и простым самоубийством. Что с нами и случится, если мы отправимся в этом твоем устройстве, Клешня?
Наш бедный друг квуэн выглядел так, словно по его ножной жабре ударили мешком. Панцирь его дрожал.
– Вы знаете-аете, что я никогда не просил своих друзей-узей…