С этими словами она повернулась и легла под одеяло. Прити тут же устроилась рядом, потом зашипела на Ульгор, побуждая ее уйти. Сара слушала, как нервно стучат копыта городской изменницы. Ее словно отяготило презрение Сары.
Но Сара на самом деле чувствовала себя уставшей. Мышцы ныли от нескольких дней непривычного напряжения, болел и копчик от толчков жесткого кожаного седла. Был еще и эмоциональный элемент.
Мне поручили дело. Несколько дел. Но похоже, я не смогу выполнить даже одно.
Низкий повторяющийся гул, похожий на синхронное, пульсообразное сонное фырканье уров, заполнил павильон. Незнакомец дергал самые низкие струны дульцимера, но так осторожно и регулярно, что даже Ур-Качу не находила поводов для жалоб. Создавался усыпляющий ритм, напоминающий скорее не сердцебиение, и подъем и опускание грудных клеток спящих людей и уров.
Ариана считала, что у него выработаются новые способности, компенсирующие утраченное, думала Сара. Наверно, чувствительность к музыке – одна из этих способностей.
Перед рассветом, когда две группы повстанцев разбивали лагерь, Незнакомец играл для самцов-уров, которых на короткое время выпустили из тесных сумок жен, чтобы они могли размять ноги на свежем воздухе. Несколько самцов приглядывали за взрослеющими личинками – шестиногими и совсем без рук. Личинки почти готовы отправиться в прерии и самостоятельно бороться за жизнь.
Незнакомец двумя молоточками ударял по струнам, аккомпанируя своему пению. Пел он детские песни, которые сохранились в его поврежденной памяти. Сара даже узнала некоторые из них. Особенно подходящей казалась одна:
У меня был маленький муж, не больше моего пальца,
Я посадила его в куртку, и там он барабанил;
Я купила маленький платок, чтобы вытирать ему маленький нос,
И пару крошечных подвязок, чтобы держались
его маленькие штаны.
Он несколько раз повторил эту песню, и вскоре приободрившиеся самцы принялись отбивать ритм. Сара подумала, что если он застрянет на Джиджо и не сможет обучиться какой-нибудь профессии, то определенно найдет работу в одном из современных центров города Тарек, куда на день сдают детей.
Если, когда все закончится, у нас еще сохранятся такие роскошества.
Прити уселась перед Сарой. Негромко хихикая, маленькая шимпанзе разгладила полоску песка и принялась палочкой чертить фигуры – в основном выпуклые, параболоидные формы, которые вздымались, поворачивались и снова устремлялись вниз. Прити смеялась и показывала на них, словно приглашая разделить ее шутку. Но Сара не могла сосредоточиться. Усталость победила боль в ноющем теле и погрузила девушку в беспомощный сон.
Ей снился Урчачка, мир травы; его равнины бесконечно волнуются под горячими ветрами, выжигаются частыми пожарами или уничтожаются жгучими облаками сверкающей вулканической пыли. После каждой такой катастрофы равнины кажутся покрытыми пеплом смерти, но яркими вспышками уже поднимаются стебли и тянутся к небу так быстро, что их движение можно заметить терпеливым глазом.
В Урчачке вода редко задерживается на поверхности. Жизнь всасывает ее, запасает в сети огромных подземных резервуаров, раскинувшихся по всем континентам, или в многоцветных пузырчатых стручках, или в самих травяных стеблях. Траву, в свою очередь, поедают стада пасущихся животных, нервных трехрогих существ, которые раньше защищались этими рогами от опасностей, пока не оказались собранными в большие гурты. Теперь их защищают стражники, которые пострашней любого хищника.
Как обычно бывает во сне, Сара одновременно находится внутри сна и вне его. На одном уровне она испуганно всматривается сквозь лес раскачивающихся ветвей, постоянно настороженная и испуганная, готовая в любое мгновение увернуться, чтобы не быть растоптанной гигантскими животными или, что еще хуже, не попасть в их вечно жующие пасти.
Отверстия в плодородной почве ведут в подземные муравейники – тесный темный мир сладких корней и частых опасных встреч. Это царство в последнее время стало слишком скученным, ограниченным. Мир света вверху по сравнению с ним кажется раем – для тех, кто достаточно велик, чтобы высунуть голову за верхушки качающейся травы.
Крошечная отчужденная часть мозга, тот участок, который знает, что Сара спит, восхищается силой воображения Редкий дар позволил ей собрать все, что на Джиджо было известно об Урчачке: от кратких статей в энциклопедиях периода до высадки и сказаний урских бардов. Сказаний о временах до того, как их невозделанное племя было обнаружено на их родной жаркой планете. Патроны спустились с неба и предъявили свои права на племя умных пастухов, повели их по Восходящему Пути. По тропе Возвышения, к звездам.
Отчужденная часть сознания может наблюдать, но не обладает никакой властью над такими фантазиями. Это цветной сон, мощный, убедительный и эмоциональный. Роковая фантазия, развивающаяся по собственным законам. Видение неживой затуманенной паранойи.
Протискиваясь между раздутыми стеблями, уклоняясь от больших тупых травоядных, она идет на запах дыма и приходит к вытоптанному кругу, который окружает полную углей яму. По краям этого круга толпа стройных четвероногих существ Она осторожно наблюдает за Большими. Только недавно она поняла, что это большая разновидность ее самой, ее старшие сестры и тетки, а не ужас с мелькающими копытами и взрывными характерами. Теперь она наблюдает за ними, подбирается все ближе, борясь с все усиливающимся искушением.
Искушением пройти вперед, выйти из травы и объявить о своем присутствии.
Она видела, как другие время от времени это делают. Такие же маленькие, как она, выбираются из своих нор и вытягивают шеи. Смело идут, утверждая свое право занять место у огня. Примерно третью часть так поступивших вначале игнорируют, потом терпят, принимают, а потом и приветствуют, включая в тесную сеть перекрещивающихся привязанностей. У других конец бывает не таким счастливым. Кажется, очень важно правильно рассчитать время. И усвоить ритуал переплетения шей и пресмыкающегося самоунижения. А этот ритуал в разных группах разный.
И еще запах. Лучше подходить к группе с хорошим запахом. Таким, как у тебя самой.
Украдкой подбираясь все ближе, она наблюдает за группой взрослых. У некоторых в сумках счастливые самцы, которые нашли убежище от полного опасностей мира. Она смутно помнит, что сама когда-то жила в такой сумке. Но теперь она для этого слишком велика.
Взрослые лежат в тени высоких стеблей, которые защищают их от жгучего солнца; вытянув шеи, они положили головы на спины. Время от времени одна из них фыркает, когда ее дыхание выходит из общего ритма. Третий глаз – тот, что без век, – продолжает наблюдать.
Над головами парят крошечные летающие существа, в своей паразитической алчности они всегда готовы нырнуть и на мгновение присосаться к губе, клапану сумки или даже к богатому кровеносными сосудами глазу и тут же отлететь, увернуться от рук или щелкнувших челюстей. Сара видит, как одно невезучее насекомое попадается, еще не успев сесть. Гибким движением взрослая на лету хватает пастью зудящего кровососа и растирает челюстями, даже не проснувшись.
Не помню, чтобы встречала упоминания о кровососущих насекомых, когда читала о родине уров, удивляется отчужденная часть сознания спящей Сары. Такого не было и в сказаниях об Урчачке.
Постепенно она начинает понимать, что ничего не сочиняет. Скорее подсознание все заимствует из событий реального мира. Глаза Сары чуть приоткрыты, словно она на самом деле наблюдает, как уры делают то, что она воображает.
Как и раньше, половина Урунтая лежит в углублениях в песке; уры равномерно дышат в унисон под навесом из ткани. Кажется, ничего не изменилось с тех пор, как Сара в последний раз смотрела на своих похитителей. Но потом произошло нечто такое, что странно совпало с ее сном: послышалось низкое жужжание, сопровождавшееся движением в воздухе. Слева направо, к одному из дремлющих уров, промелькнул маленький насекомоподобный предмет. Спящая мгновенно поймала летящий комок в воздухе своей зияющей треугольной пастью и принялась довольно жевать, не раскрывая двух главных глаз. Центральный глаз, лишенный век и фасеточный, сохранял тусклость глубокого сна, и воительница с громким храпом снова улеглась.