В последние десятилетия мир меняется всё стремительней: на наших глазах сельское хозяйство перестало быть основой цивилизации; человечество, можно сказать, избавилось от ига ручного труда, а вместе с ним нивелировалась личность: ушли в прошлое времена, когда признание достигалось за счет творческого умения делать красивые штучные вещи, забыты изощренные ремесла; сегодня весь ширпотреб изготавливается дешевым машинным способом в Китае. Вычеркнуты из нашего быта плуги, паровые двигатели, ветряные мельницы, домашний ткацкий станок, на котором создавались прекрасные узоры, топор, виртуознейший инструмент в руках умелого плотника, каменный круг гончара, мастерки каменщиков, утюг с угольками, керосиновая лампа, стиральная доска, деревянные счеты, кассовый аппарат, граммофон с раструбом, проигрыватель с пластинками, бобинный, а затем и кассетный магнитофон, пишущая машинка, занавески с вышивкой «ришелье», плетеная авоська, опасная бритва, дерматиновый диван, семь слоников на комоде, молочная бутылка и многое другое, вытесненное простотой, дешевизной и доступностью современных удобств. Ушли из лексикона аршин, верста, сажень, пуд, фунт, золотник. Арсений Тарковский в прошлом веке сокрушался:
Все меньше тех вещей, среди которых
Я в детстве жил, на свете остается.
Где лампы «молнии»? Где черный порох?
Где черная вода со дна колодца?
Где «Остров мертвых» в декадентской раме?
Где плюшевые красные диваны?
Где фотографии мужчин с усами?
Где тростниковые аэропланы?
Где твердый знак и буква «ять» с «фитою»?
Одно ушло, другое изменилось,
И что не отделялось запятою,
То запятой и смертью отделилось…
В XXI веке другой поэт (Бахыт Кенжеев) продолжает перечень утраченного:
… Прошлое отдаляется,
по-стариковски спотыкаясь,
сутулясь, стыдясь своей нищеты и отсталости…
безвозвратно исчезли опасные бритвы
и приемники на транзисторах.
даже пейджеры, еле успев войти в анекдоты
о новых русских, приказали
долго жить. не говорю уж о бюстах Дзержинского,
о субботниках по уборке
малолюдных осенних парков, народных гуляниях…
Правда, время от времени возобновляется спрос на старинные фильмы, моду, живопись, музыку, литературу (готические романы), но прошлое воспринимается по-другому, по-сегодняшнему, и мы забываем, что жизнь людей, всё это сочинявших и творивших, основывалась на совсем иных убеждениях и способах бытия. Мы, советские, в большинстве не удостоились счастья принять святое благословение родителей и опираться на их заветы: отцы, деды и даже прадеды наши вынужденно приучались обходиться без семейных святынь, предания и смысла жизни.
Было время, проводили ночь в очереди у дверей книжного магазина, чтобы подписаться на собрание сочинений Чехова, а теперь мало кому нужные книги устаревают, не успев выйти в свет; было время, сходились на площади слушать поэтов, а не попсовых идолов; было время, выстаивали часы на морозе, чтобы попасть на выставку живописи; было время, писатели только намекали на важные вещи, не сомневаясь, что читатель-единомышленник умеет читать между строк и восполнять недоговоренное, а теперь
Неужели мы пропали, я и ты, мой бедный стих,
Неужели мы попали в комбинат глухонемых? (С. Липкин).
Да что там литература; рушатся социальные и нравственные критерии, психика не выдерживает сумасшедших темпов цивилизации, многообразия информации, почти исчез вместе с культурой человек, заинтересованный в ценностях, прямо не относящихся к его материальному благосостоянию.
Верность традициям теперь утратила свою привлекательность; старушка Арина Родионовна кроме всего прочего была источником народных преданий, живым хранителем истории семьи, рода; современный мыслитель заметил, что при Чаадаеве такой Арины Родионовны не случилось, поэтому не приобрел он вкуса к русской жизни. В нашей литературе нередко встречается глубоко положительный образ мамушки, нянюшки, бабушки не только у Пушкина, но и у Карамзина, Тургенева, Гончарова, Л. Толстого. Сейчас чьи-то личные впечатления, воспоминания и опыт мало кого интересуют, всё доступно через массовые журналы, телевизор и компьютер, которым и доверяют гораздо больше. Впрочем, и теперь водятся смышленые юноши и девицы, которые интересуются стариками и старухами, льнут к ним, набираясь ума-разума, а от ровесников им тоска зеленая.