Редко кому удавалось оставаться на высоте, слаб человек; мало кто сознавал, что, приспосабливаясь ради сохранения себя, как раз и теряет себя: ученые, писатели, артисты, журналисты, играя навязанные идеологией роли, терзались совестью, заливали горе вином и в пьяных монологах пытались оправдать вынужденный конформизм; многие уцелели и выжили, но, как правило, ценой необратимой творческой и личностной деградации. Недаром любимой книгой интеллигенции стал роман «Мастер и Маргарита», убедительно показывающий, что вполне позволительно устроить собственную жизнь при покровительстве сатаны, а позорное прошлое с помощью магии можно запросто стереть, уничтожить, вычеркнуть аки не бывшее.
«С точки зрения духовной мы пережили свое средневековье – сталинизм, это была государственная религия; мы сажали людей, как сжигали на кострах, я верил не в Джугашвили и не в сталинизм, я был обманут, как обмануты были верующие, под ликующие крики которых сгорел Джордано Бруно. Я верил в добро и социальную справедливость, я верил в любовь, честь, совесть, доброту – мой кодекс вовсе не отличается от христианского, кроме одного и самого страшного: я искренне верил в агрессивность, в силу, в право на силу, а это уже иное», – записал Ролан Быков, богато и разносторонне одаренный человек, сумевший, как явствует из его дневника, каким-то чудом сохранить изумительную, почти детскую непосредственность и чистоту.
Однако большинство интеллигенции судорожно искало душевного равновесия, постигая лукавую науку диссидентствовать «под одеялом» при внешнем соблюдении всех обрядов, которых требовала власть; «цинизм – безответственная форма душевной свободы» – сказал Л. Бородин (род. в 1938), один из совсем не многих, кто стремился «отъять поношение от сынов Израилевых»[45], кто пытался выразить любовь к Родине в действенном противостоянии режиму[46] и отсидел за то два срока, в сумме одиннадцать лет.
Прежде придавали большое значение таким вещам, как связь поколений, духовное наследство, память рода; иначе как объяснить самим себе, что мы собой представляем, откуда пришли, какой традиции принадлежим; дефратернизацией, изменой отцам называл философ Н. Федоров увлечение прогрессом, комфортом, удовольствиями и прочей суетой; о. Павел Флоренский считал живую связь с дедами и прадедами точкой опоры; для самоопределения личности чрезвычайно важно знать ее место в каждый момент истории, конечно, в лице своих предшественников-сродников. Ради того составлял родословную Пушкин, писал «Семейную хронику» С. Т. Аксаков, оставил в домашнем архиве «Жизнь и приключения» А.Т. Болотов. Т.-С. Элиот утрату традиции, органической связи с прошлым считал опаснейшей болезнью общества. Народ должен быть единой большой семьей, в которой мирно уживаются взрослые, дети, старики, красавцы и уроды, умные и глупые, здоровые и больные.
Пропасть между поколениями не так уж необозрима; С. Маршака (1887 – 1964), «четырнадцатилетнего мальчуганчика, полтора вершка от пола» знаменитый критик В.В. Стасов (1824 – 1906) водил к сыну Пушкина, по-видимому, Александру (1833 – 1914); артист Михаил Козаков (1935 – 2011) застал живой О.Л. Книппер-Чехову (1868 – 1959): она вручала дипломы выпускникам Школы-студии МХАТ, знал Е.Д. Турчанинову (1870 – 1963), которая во время русско-турецкой войны (1877 – 78) «щипала корпию для оператора (хирурга) Пирогова»; мальчишкой он видел В.И. Немировича-Данченко (1858 – 1943), а тот в свое время познакомился в Баден-Бадене с Верой Федоровной Вяземской (1790 – 1886); каждое утро седой старик, проходя мимо, кланялся княгине, она отворачивалась, не отвечала; Немировичу пояснила: «этот господин – Жорж Дантес». А Леонид Бородин на зоне играл в шахматы с дряхлым привидением, бывшим бургомистром Краснодона Стеценко, реальным персонажем чрезвычайно популярного тогда романа А. Фадеева «Молодая гвардия».