Однако насколько тусклыми и самоупоенными кажутся мемуары зарубежных деятелей в сравнении с биографиями наших соотечественников, судьбы которых безжалостно перемолола российская история ХХ века. Рожденные в XIX веке пережили кровавую смену социального строя; К.А. Коровин (1861 – 1939) начал писать в 68 лет в Париже, когда был болен, лежал в постели, живописью заниматься не мог, к тому же страдал от одиночества, жил в нужде и скорбях, тосковал по России. Так появились замечательные автобиографические заметки, записки о путешествиях, очерки о Чехове, С. Мамонтове, Ф. Шаляпине и собратьях-художниках: В. Перове, И. Репине, А. Саврасове, В. Поленове, И. Левитане, М. Врубеле, В. Серове. Сам художник называл свои литературные произведения «рассказами о любви к людям»: изображая живые, яркие, красочные, «со всячинкой», характеры, автор стремился к максимальной правде, в то же время «никого не осуждая» и проповедуя нравственную чистоту, верность и справедливость.
М.М. Пришвин, глубоко страдая, уходил от «отвращения к Октябрю» в природу, в леса, к ароматному лугу, усеянному цветами, и видел призвание писателя в том, чтобы своими книгами украсить путь несчастных, чтобы они забыли тяжесть своего креста. Можно только догадываться, насколько иными и одинокими ощущали себя люди, рожденные в XIX веке, среди людей новых поколений, воспитанных в профанированной образовательной системе большевизма. Вероятно, ту же отстраненность чувствуют теперешние старики рядом с молодежью, выросшей в упрощенной донельзя атмосфере перестройки.
В самые первые годы после революции образовался зияющий разрыв между удушливо тяжелым советским бытом, с голодом, холодом, грязью, бездомностью, неустройством, пронизывающим страхом, грабительскими обысками, издевательскими допросами, застенками, кровью – и напряженным, героическим бытием тех, кто, сохранив истинно ценное, чего нельзя отобрать, украсть, реквизировать, продолжал мыслить, писать, творить и созидать бессмертную душу; этот разрыв в более или менее болезненной форме сохранялся вплоть до падения «коммунизма».
В опубликованных сейчас записках и дневниках встречаются жесткие самооценки, горестные признания, пронзительные, полные покаянной боли строки: «Пора уже привыкнуть к бесполезности сопротивления… чужая воля владеет тобой, и ты не смеешь негодовать, возмущаться, прекословить… это чувство уже в чем-то болезненно изменяло меня… я стану другим, менее свободным, более осторожным, осмотрительным, недоверчивым, воочию убедившись, что нельзя пройти через стену», – признавался В. Каверин. «Я никого не предал, не клеветал – но ведь это значок второй степени, и только», – записал в дневнике Е. Шварц.
Другой писатель, чрезвычайно когда-то популярный, ясно сознавал, что при несомненной внешней успешности – выпустил много книг и фильмов, объездил все заграницы, отстроил и обставил дачу, есть деньги – итоги жизни печальны: «дьявол овладел моей душой… я потерял в жизненной борьбе доброту, мягкость души… я стал злее, тверже, суше, мстительнее… во мне убавилось доброты, щедрости, умения прощать… угнетают злые давящие мысли». В том же беспощадном (автор, Ю. Нагибин, сам за две недели до смерти передал его для публикации) дневнике, полном откровенных, как сейчас говорят, шокирующих признаний: в многодневных пьянках[49], омерзительных связях, грязных болезнях, встречаются пламенные обращения к Богу и неожиданные строки: «молился на коленях в туалете» (очевидно, скрываясь от домашних). Но, увы, религиозным исканиям своих товарищей не верил, Церкви не признавал: «переплелась с ГБ», попов отрицал: для разговора с Богом посредник не нужен», словом, отчаялся, так и катился к финалу: все больше желчи, ненависти и тоски; воистину «если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма»[50].
Но куда страшнее отчаянных самообвинений холодный беззастенчивый цинизм, которому за долгие годы навыкли классики советской литературы, увешанные орденами, званиями, премиями и привилегиями; «я исповедую руководящую религию, – усмехался один литературный критик, – и всем желаю того же».
Замечательный драматург В.С. Розов (1913 – 2004) удостоился в актерской среде именования «нового Чехова»: его пьесы, утверждая благородство, бескорыстие, верность правде, нравственному долгу, в сути своей проповедовали христианские основы жизни и в те времена воспринимались как глоток свежего воздуха. Он считал добрым предзнаменованием свое появление на свет в праздник Толгской иконы Божией Матери, которую на родине, в Ярославле, почитали все; выкарабкался из тяжелой болезни в детстве, перенес голод 20-х годов, уцелел на войне, лежал в палате смертников и выжил, женился навсегда на той, которую любил, полной мерой вкусил радость творчества, знал громадный успех: чего стоит только пьеса «Вечно живые» и фильм по ней «Летят журавли»; но, удивительное дело, всё объяснял, по крайней мере в книге, «везением», «удачей», «силой жизни» и благодарил щедрую «судьбу», а не Бога, хотя, конечно, взывал к Нему на фронте, а в «Гнезде глухаря» персонажи, которым автор сочувствует, даже молятся перед иконами, собранными ради коллекции их отцом, советским чинушей.