Но вот жил в те же годы под тем же прессом Борис Викторович Шергин (1893 – 1973), профессиональный художник, непревзойденный знаток древнерусского искусства, прекрасный писатель и сказитель, волшебник русского народного слова; «вписаться» в советскую современность было при его церковности невозможно: «пришли годы со страхом. И сердце озябло, и ноги задрожали… и вот я в нужде, раздраженный, беспомощный…»; знал и он, гонимый, нищий, больной, одинокий, минуты уныния, «отупения», «мрачности»; но главная тема его поразительного дневника – вера Христова, веселье о Господе, любовь и благодарность: «Что там скорби земные, ведь у меня есть сокровище неистощимое, богатство есть некрадомое, есть у меня счастье, при котором день и ночь ликовать надобно…».
Другие писатели вспоминали о нем: «…Вышел с ощущением святости. Комната – подвал. К вечеру было дело, темновато. Но – свет. Свет от старичка на кроватке. Как свеча, как светильник…» (Федор Абрамов); «…Я поразился вдруг, какое же бывает красивое лицо, когда оно омыто душевным светом…Осиянный человек сердечными очами всматривается в огромную обитель души, заселенную светлыми образами, и благое чувство, истекая, заражало радостью и меня. Я, молодой свежий человек, вдруг нашел укрепу у немощного старца» (Владимир Личутин).
Н.М. Любимов (1912 – 1992), известный переводчик с испанского («Дон Кихот») и французского (Пруст), автор замечательных в трех томах мемуаров под выразительным названием «Неувядаемый цвет», пронес веру через всю нелегкую жизнь; к 30 годам он уже знал тюрьму, ссылку, бесприютность, скитальчество, постоянное опасение снова привлечь внимание НКВД. Весной 1941 года он навестил в Тарусе пожилую женщину, бывшую актрису, Надежду Александровну Смирнову; находясь «в скверном расположении духа», стал жаловаться на свою горькую долю. «Надежда Александровна слушала внимательно, но с каждой минутой мрачнела, а затем спросила с гневной иронией:
– Ты в Бога веришь?
– Верю, – испуганно и недоуменно пролепетал я.
– Врешь! – тут она стукнула кулаком по столу так, что запрыгали чашки. – Какая это вера?
Долго отделывала меня на все корки Надежда Александровна. Наконец я заплакал – заплакал слезами благодарной радости; внутри у меня посветлело. И с этого вечера дела мои пошли на лад».
«Спасение наше и противоборство наше – только в Вечности, только в том, чтобы в пустыне этой нести в себе малую каплю Вечности» – писал сыну С.И. Фудель, прошедший тюрьмы и ссылки; он никогда не жаловался на превратности судьбы и лишения; как вспоминают близкие, от Сергея Иосифовича исходило ощущение незамутненной душевной чистоты, цельности, доброй силы и радости. «Мы видели много зла в мире и в церковной ограде, а еще больше в самих себе. Но вот почему-то в душе остается одна благодарность и одна надежда», – признавался он в книге «У стен Церкви».
Ольга Берггольц (1910 – 1975) свершала, через тюрьму и блокаду, тернистый путь от детской веры в идеи партии к осознанию «лжи и кошмара» всего происходящего; в тоске и отчаянии она жаждала «действительного, вечного», того, что не зависит от власти, которая «в руках у обидчиков»; в записях 1949 года встречаются строки: «Господи, люблю Тебя и верю радости Твоей, без которой нельзя жить и быть. Господи! Господи!.. молиться хочется и плакать».
Нынешние старики, когда-то именовавшие себя, по образцу XIX века, шестидесятниками, хорошо помнят журнальные схватки тех лет и в особенности борьбу А.Т. Твардовского (1910 – 1971), главного редактора «Нового мира», с партийной цензурой. Сейчас издан дневник, который он вел тогда; некоторые записи открывают потаенные мысли и чувства этого далеко не простого, замкнутого для большинства, одаренного человека, до боли сердечной любящего Отечество, преданного русской литературе, призванной, как он считал, «к решению извечных вопросов человеческого бытия», а не к «утверждению тех или иных социально-общественных норм».