Бывало, что в глубокой старости тело, изнуренное болезнями, совсем отказывалось служить своему хозяину и, по утверждению очевидцев, управлялось исключительно силой духа. Игумен Филарет Глинский (1777 – 1841), как говорили, еще до смерти носил мертвую плоть, изможденную трудами и постническим воздержанием; только искрящиеся глаза показывали в нем живого человека. То же известно об о. Алексее Мечеве (1859 – 1923): физическое тело совершенно омертвело и казалось неживым, только глаза сияли. Есть свидетельства что он покидал бренную телесную оболочку и гулял по саду.
Всегда и все имеют возможность, если захотят, стяжать жизнь вечную и уже не бояться смерти, сказал святитель Григорий Палама; он подтвердил эти слова собственным блаженным исходом: удивительный неземной свет осветил комнату, где он лежал, и оставил сияние на его лице. Церковная служба содержит несколько прошений о христианской кончине, безболезненной, непостыдной, мирной: подразумевается напутствие к преставлению в новую жизнь: соборование, исповедь, непременное причащение; по древнему церковному преданию, душа человека, который причастился в день смерти, проходит к престолу Господню, минуя мытарства; предчувствуя смерть, многие священники и монахи причащаются ежедневно. Считается весьма полезной, ради очищения грехов и принесения последнего глубокого покаяния, «предсмертная болезнь, без непосильных страданий, без ропота, с благодарностью», как говорится в специальной молитве, составленной преподобным Алексием Зосимовским. Сам он скончался сразу же по принятии Святых Христовых Таин, на 83-м году жизни.
Однако бывало и так, что великие святые терпели тяжелейшие предсмертные мучения. Про святителя Филарета Киевского говорили: жил на кресте и умер на кресте; его предсмертное томление длилось неделю – страстную седмицу: сильный жар от воспаления легких, боли в желудке, палящая жажда, стеснение дыхания, пульс до 130 ударов в минуту; он признавался, что при множестве перенесенных им болезней таких мук еще не испытывал. Окружающих изумляло терпение старца, безропотность, младенческая кротость, он не терял сознания, перед причащением непременно облачался, плакал от умиления слушая молитвы и жаждал смерти как ангела-утешителя. Праведный терпит сознательно, зная что боль посылается как очистительное средство, как врачевание души, а те, кто рядом, получают убедительное наставление, ощутимую душевную пользу. «Когда человек мучается перед смертью, грехи прощаются» – говорит в одном рассказе А.П. Чехов. Те же слова произнесла одна монахиня, почившая в тяжких страданиях, явившись после смерти своей приятельнице.
Иногда в конце жизни подвижники испытывали великие скорби, подвергаясь несправедливому гонению: например, первоначальника Саровской пустыни иеросхимонаха Иоанна (1770 – 1837) в царствование Анны Иоанновны из-за политического доноса какого-то недоброжелателя вытребовали в Петербург и посадили в темницу, где он и скончался. Настоятелю Оптиной архимандриту Моисею (1814 – 1895) перед смертью пришлось пережить следственное дело, заведенное по клевете, а старец той же пустыни схиархимандрит Варсонофий (1845 – 1913), переведенный, также по навету, из родных стен в чужой Голутвин монастырь, не прожил на новом месте и года. Быть может, безвинное страдание, как и болезнь, попускается Богом, как последнее очистительное испытание, приуготовляющее дух к блаженной вечности.
Глинский старец схиархимандрит Серафим (Романцов; 1885 – 1976) признался на смертном одре: «О чем я молился всю жизнь и чего искал, то открылось сейчас в моем сердце; моя душа исполнилась благодати настолько, что не могу ее даже вместить». А сомолитвенник его, Глинский же архимандрит Андроник (Лукаш; 1889 – 1974), находясь в предсмертном забытьи, вдруг отчетливо сформулировал обнадеживающую истину, которая, очевидно, была ему открыта в пограничном состоянии: «милость Божия все покроет».