Л. Н. Толстой (1828 – 1910) сызмальства отличался тяжелым для окружающих гордостным нравом: вспыльчивый, честолюбивый, заносчивый, он пытался исправиться, но собственными силами: на исповедь не ходил, в Церковь не верил; разумеется, характер не улучшался, а наоборот, все больше окаменевал в самомнении и высокомерии.
И.Е. Репину (1844 – 1930), когда Пенаты отошли к Финляндии, пришлось стареть вдали от профессионального общения и прежних друзей; те, кто изредка навещал художника, замечали растущее его упрямство и чуть ли не патологическую подозрительность, но эти качества просматривались в нем и прежде.
Если мы не погибнем от какой-нибудь случайности в молодые годы, нас неотвратимо ожидает постепенное ослабление сил, ухудшение здоровья, изменение внешности; старость рано или поздно одолеет; мы знаем это, следовательно, можем предвидеть будущие трансформации, а значит имеем возможность подготовиться и повлиять на них: меньше суетиться, избегать дополнительных нагрузок ради денег, воздерживаться от дорогостоящих покупок в кредит и заокеанских перелетов, противопоказанных сердцу.
Что ж, есть иные удовольствия; следует просто согласиться с некоторыми особенностями известного возраста и принять новый устав собственного бытия; к примеру, Константин А. дома, среди своих, чувствует себя вполне нормально, а в компании учеников ему неуютно, неловко, хочется, говорит, пустить пулю в лоб. Лидия Б., напротив, засыхает без молодежи, разговаривает на их сленге, испытывает острую потребность хотя бы раз в неделю нарядиться и прошвырнуться по магазинам; но теперь приходится приглашать для сопровождения внука, либо обойтись только одним ближайшим универмагом. Надо приноравливаться, а не уклоняться от забот и ответственности подобно молодому лентяю, испытывая перед любым испытанием лишь страх и отвращение.
Ужасно вредно, заранее настраиваясь на тяжелые дни, на разрушение, конец всему что ты любил, следовать совету И.С. Тургенева: «сожмись… уйди в себя, в свои воспоминанья». Его SENILIA («Старческое») представляет собой печальный образец безнадежного, из-за недостатка веры, мироощущения. Смерть предстает то в образе старухи с зловещими глазами и беззубым ртом, скривленным усмешкой, то в виде отвратительного насекомого, то в облике готового сожрать ястреба, то видится неподвижной, неумолимой фигурой: «в одной руке песочные часы, другую она занесла над моим сердцем».
Бр-р… Нет, предаваться воспоминаниям, проводить дни, перечитывая пожелтевшие письма и рассматривая выцветшие фотографии, означает капитулировать, удалиться от реальности в прошлое, с целью утвердиться в собственных глазах, мол, «были когда-то и мы рысаками»; впрочем, изредка позволительно утешиться прежними победами, как поощрением, сладостной наградой: говорят, при гипертонии полезно обратиться к периоду, когда переживал счастье, успех, триумф, – но ненадолго, без тоскливого ущерба для наличной действительности.
Сожалеть и плакать, в сущности, не о чем: детство, юность, прекрасные годы никуда же не деваются, не проваливаются в Лету; всё, что с нами происходило, что впечатляло, радовало, тревожило, вошло в нас, слилось с душой и сердцем, в сущности сформировало наше «я» – и этот процесс постоянен, стабилен, он не завершается, даже, как верят христиане, продолжается с прекращением земной жизни; «мой конец – мое начало», произнесла Мария Стюарт в час своей казни.
Кому-то удается достичь, наконец, столь чаемого в России покоя, заменяющего, по Пушкину, счастье, покоя, который в молодости, по Блоку, только снится. Ибо метаться и хлопотать становится скучно, обременительно, да и бесполезно: поезд пришел, достиг конечной станции. Нравится она, нет ли – надо привыкать, адаптироваться к своему положению; умение осваиваться в новых условиях есть несомненный признак ума и рассудительности. Некуда бежать, некуда спешить, не за чем гнаться; осталось остановиться, оглянуться и понять что всё суета сует и всяческая суета.