Смысл, главное смысл; если время наполнено содержанием, рутина повседневности не имеет над ним власти, тогда даже наведение в доме элементарного порядка становится выражением активности, самостоятельности и приносит ощущение свершения и удовлетворения, чрезвычайно ценное в преклонном возрасте. Старость дается как последний шанс «войти в клеть свою», определить себе цену, исключив былую социальную полезность, посмотреть на себя критически, и обрести внутреннюю устойчивость, перестав брюзжать и осуждать окружающих, у них же вымогая участие и помощь.
Наступает новая жизнь, специально предназначенная для покоя и созерцания, и надо благодарить Бога, что дал дожить до этих дней. С возрастом эмоции, вопреки ожиданию, отнюдь не притупляются, наоборот, восприятие обостряется, а впечатлительность усиливается. «В старости я стал повышенно чувствительным и слезливым», – признается Юрий Г. ; но что ж плохого, если льются слезы при звуках «Мелодии» Глюка, с которой связаны воспоминания о милых спутниках.
А взору Ольги И. стала открываться поразительная красота Божьего мира, о которой она как-то забыла, живя в городской суете и толкучке, потому ли что прежде «всё бежала, спешила, на пейзаж не отвлекалась!», потому ли, что теперь выходы из дому редки и затруднительны; она научилась ценить запах снега, миллион оттенков цвета вечернего неба, первую кружевную зелень деревьев, радугу во время дождя, совершенство сиреневой грозди и счастье до поздних сумерек слушать пение соловья, когда удается доползти до парка.
М.М. Пришвин называл старость естественным источником аскетизма: старея, человек делается всё лучше и лучше, потому что освобождается от слепых страстей и входит в свой разум. Писатель с удовлетворением отмечал, что на праздновании своего юбилея не поддался ни малейшему волнению и вел себя как хозяин самому себе, преодолевший даже малейшие признаки тщеславия. Честолюбие, охота к стяжанию, самообману, блудные пожелания поневоле ослабевают с возрастом, лишаясь крепкой телесной опоры; чревоугодие тормозится диетой, сильно гневаться поостережешься, опасаясь сердечного приступа; греховное теряет свою привлекательность; ты смотришь на мир другими глазами и видишь его более светлым и целесообразным, чем прежде; хорошо понимал это Владислав Ходасевич, до старости не доживший:
Когда б я долго жил на свете
Должно быть, на исходе дней
Упали бы соблазнов сети
С несчастной совести моей.
Какая может быть досада,
И счастья разве хочешь сам,
Когда нездешняя прохлада
Уже бежит по волосам?
Глаз отдыхает, слух не слышит,
Жизнь потаенно хороша,
И небом невозбранно дышит
Почти свободная душа.
Бывает, посмотрел по телевизору старый фильм, скажем, «Полеты во сне и наяву», и заплакал в конце, и внезапно всё понял про себя и про жизнь, которой в молодости избегал и боялся, а теперь не боишься, когда поздно уже, а может никогда не поздно понять важное. Или Пушкина строчка вдруг засияла, будто сам сочинил: «пора, мой друг, пора, покоя сердце просит», воистину так, великое богатство повсюду разлито обильно и бескорыстно, «и радости вашей никто не отнимет у вас»[71].
Сомерсет Моэм, весьма внимательный к разнообразным движениям души, много размышлял о старости; достигнув семидесяти лет, он пришел к выводу, что «самое большое преимущество старости – в духовной свободе, которой сопутствует безразличие ко многим вещам, казавшимся важными в расцвете лет». В самом деле, на людях нам постоянно приходится играть какую-то роль: живущие «как все» кичатся скромностью, а «не как все» утрачивают искренность, становятся рабами своего эпатажа. Когда изживешь в себе, по выражению одной мемуаристки, несущуюся вперед горделивую фигуру на носу корабля, начинаешь, наконец, движение вглубь, а иногда и ввысь.
Время работает на нас: насмешки и порицания если и задевают, то не достают до души; комплименты и восхваления приемлются равнодушно: поздно; на пороге вечности побрякушки не радуют совершенно. Отступают изматывающие повседневные тревоги о близких, о будущем, мысль о «дате своего ухода» отрезвляет мгновенно и затмевает множество пустяков. Даже ослабление памяти может стать благом; вот Екатерина П., крайне рачительная и экономная, имела привычку учитывать расходы, и тетрадку вела с дебет-кредитом, и дочь каждым рублем попрекала, хотя та уже давно сама зарабатывает, и по поводу гостей раздражалась, пустые траты, «зачем всех кормить, как на постоялом дворе»; и вдруг однажды все цифры из ее ума ушли куда-то, стала чаще улыбаться, начисто забыла, похоже, и таблицу умножения.