Перед лицом смерти мы, конечно, боимся, боимся боли, боимся исчезнуть, перестать быть, боимся и того неведомого, что ожидает нас за гранью; вся мировая литература соткана из страхов, вопрошаний, плача и криков о помощи, по сути, молитв: «сжалься над нами и помоги нам»[74]. Даже такой духовный авторитет и несокрушимый муж, как митрополит Московский Платон (1737 – 1812), чуждался мыслей о смерти, избегал говорить о ней, однако поступал как положено, принуждал себя к памяти о грядущем отшествии: задолго приготовил могилу и кипарисовый гроб, в который иногда ложился, часто ходил на Вифанское кладбище, трогательно прощался с обителями, которые любил. Дряхлея и теряя память, он вполне сознавал свое положение: «Каков бывал прежде Платон, а теперь хуже богаделенного старика; вот слава наша!», и вместо прежних роскошных нарядов надевал темную поношенную полуряску и скуфейку, обходясь без панагии и клобука с бриллиантами.
Однако того ли мы боимся, чего действительно следует бояться? Одна старушка, вполне религиозно устроенная, регулярно посещала храм, причащалась, всё как положено, кроме одного: подходя к исповеди, она произносила только имя свое, добавляя к нему «великую грешницу», и наклоняла голову под епитрахиль. А священник разрешал, очевидно, уверенный, как и она, и многие батюшки, что старые утрачивают способность грешить – будто бы грех умирает вместе с плотью; мог бы, впрочем, в связи с возрастом поинтересоваться, каялась ли она, когда еще грешила. Эта старушка именем Пелагия лежала в полном сознании, одну еду принимала, другую отвергала, вполне здраво просила принести воды умыться, подать лекарство, сделать обезболивающий укол. Но кроме того она настаивала, чтоб выгнали собак из комнаты, зачем их столько напустили, требовала палку, колотила по кровати и размахивала ею, отбивалась от тварей, которых кроме нее никто не видел.
Один жизнелюбивый, тридцати с небольшим лет, музыкант, Андрей Л., напрочь, по его выражению, лишенный всякого мистицизма, хоронил отца, бывшего первого или второго секретаря КПСС в крупном областном центре. Отец, само собой, тоже был от религии далек, но его старшая сестра иногда хаживала в церковь и пригласила двух прихожанок читать псалтирь до похорон. Ночью Л., устав от дороги и хлопот, крепко спал на веранде, как вдруг очнулся, явственно увидев склонившегося над ним отца, с перекошенным от страха лицом, в окружении чудовищно уродливых черных существ; ужасало осмысленное цинично-издевательское выражение на их вроде бы звериных «лицах»; отец плакал, упрекая: «зачем бросили одного, на издевательства и оскорбления». Андрей вскочил и побежал ко гробу; оказалось, чередная чтица заснула, а по отцовой щеке катилась настоящая слеза. Надо ли добавлять, что Андрей мгновенно уверовал и спешно крестился.
В греческом «Евергетиносе» повествуется о некоем богаче, накопившем столько же пороков, сколько и денег, надменном и гордом, корыстолюбивом и алчном. Этот Хрисаорий на пороге смерти увидел черных и страшных духов, которые стояли подле него, готовые схватить душу умирающего и унести в кромешный ад. Бедняга дрожал от страха, метался на постели и отчаянно вопил: «Дайте отсрочку! Хоть до утра! Хоть до утра!». С этим криком он умер.
Смерть, может быть, главное, что придает жизни смысл; ее горьковатый терпкий вкус делает каждое мгновение неповторимым, удваивает цену минут счастья и примиряет с страданием – мыслью о кратковременности всего на этом свете. Болезни и немощи научают смотреть смерти в лицо. Следуя рекомендациям былых подвижников, мы стараемся привить своему сознанию память смертную, ходим на похороны, посещаем кладбище и, да, усваиваем: все умирают. Но включить в число всех себя душа отказывается и бунтует, как Егор Булычев в одноименной пьесе Горького: «Ну пускай все! А я зачем?».
Забывая о последней минуте, мы растрачиваем время на пустяки, ничего не додумываем и тем более не доводим до конца. Теперь бытует и насаждается принцип: жизнь, какая бы ни была, лучше смерти, поэтому главное выживать, любой ценой, оправдывается и предательство, и отступничество, и вероломство. Антихрист тем ведь и будет аргументировать: поклониться ему, принять его начертание необходимо ради спасения плоти.
В западной культуре в большой моде активная борьба со смертью, в сущности отрицание собственной природы, и в то же время смертью переполнены экраны кинотеатров и телевизоров. Миллионы долларов тратятся на бесполезные операции, чудодейственные утешительные таблетки, на попытки заполучить бессмертие путем клонирования, переноса сознания в компьютер или замораживания в криогенном контейнере с перспективой оживления через сто лет, когда изобретут наконец лекарство от убившей клиента болезни.