Здоровье стало религией, целью и смыслом существования; кто боялся жизни, теперь боится смерти, с той же силой чувства. Понятно, душа привыкла к телу и не желает его насильственного отторжения. Потом, предстоит как бы второе рождение, нами владеет трепет в преддверии нового, будущего состояния, «боязнь страны, откуда ни один не возвращался».
Как правило, смерть предваряется болезнью, которая набрасывается внезапно, неожиданно: вдруг прихватило, вызвали «скорую», доставили в больницу, только что ощущал себя самостоятельной свободной личностью, как вдруг в руках врачей мгновенно стал рядовым объектом загадочных манипуляций, посторонние люди вертят обнаженное тело и смотрят как заблагорассудится им, умирающий глухой стеной отделен от остальных и словно раб ожидает милости.
Редкие жители земли получают конкретное извещение о грядущей кончине, даже с указанием даты; но и те, кто ничего сверхъестественного не испытал, таинственным образом узнают о близкой смерти и с какого-то момента начинают уходить: собирают вещи, выражая намерение уехать на родину. Эдмон Гонкур день за днем описал угасание своего младшего брата: Жюль прекратил смеяться, улыбаться, замкнулся в молчании, его перестали интересовать написанные им книги, он погрузился в глубокую печаль, потом впал в тихое беспамятство, бредил, призывал мать… «сколько нужно страданий, чтоб умереть!».
Те, кто уходит внезапно, лишены такого более или менее длительного терзания, как ожидание смерти, размышления о том, какой она будет, страха о боли и мучениях; но зато более или менее продолжительная болезнь дает бесценную возможность внутренне приготовиться к уходу, распорядиться делами, проститься с близкими, исповедаться, причаститься. Современница Пушкина графиня Толстая приводила вполне убедительный аргумент: неловко явиться перед Богом запыхавшись. Однако полагаться на спасительность церковных таинств и обрядов вне зависимости от нравственного состояния прожитой жизни было бы безумием.
Мы боимся смерти, как дети боятся темноты, и готовы спрятаться от нее хоть в беспамятство; печально, когда человек умирает, в сущности так и не пережив великого таинства своего ухода: лекарства, обезболивающие, успокоительные, одурманивающие, облегчают последние минуты, но лишают сознания и молитвенного предстояния Богу в последнем земном испытании.
«Смерть нужно заработать», утверждал Н. Гумилев, имея в виду право уйти только тогда, когда совершил всё, что мог. «Смерть придет тогда, когда достоин буду смерти. / И если я достоин – опасности в ней никакой», говорит Томас Бекет в поэме Т. Элиота «Убийство в соборе»; так что и тяжесть грехов не должна нас пугать в надежде на милость Божию. Бывают случаи, когда очень старый человек жаждет конца, как долгожданного отдыха, и умирает с улыбкой, словно засыпает.
Но гораздо чаще уходить не желают, душа возмущается и протестует, кажется, главная цель все еще не достигнута и последнее слово не сказано, а вот уже «полуразрушенный, полужилец могилы» (А. Фет), и ботинки меня переживут, и пальто, и телевизор. Крепко держит привычка к жизни, животный ужас перед физическим страданием в момент перехода, ну и конечно страх загробного суда и отвержения. Смертность в человечестве неизменно составляет сто процентов – все в курсе; казалось бы, каждый имел время и возможность привыкнуть к этой мысли, как-то подготовиться: кто предупрежден – вооружен, сказал Сервантес; но нет, конец внушает ужас, заставляет цепляться за землю, порождает малодушное бессмысленное сопротивление. Кто дерзнет сказать вслед за апостолом: «…Время моего отшествия настало. Подвигом добрым я подвизался, течение совершил, веру сохранил, а теперь готовится мне венец правды, который даст мне Господь»[75]?
Жаль, что в школе не изучают шедевр Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»; было бы чрезвычайно полезно каждому еще в отрочестве прочесть печальную повесть о человеке, в пустоте живущем и столь же бездарно умирающем, о человеке, чьим путем шествует, увы, большинство: существование заполняют семейные ссоры, служебные проблемы, деньги и приобретения, а когда заболел – лекарства и процедуры, предписания доктора и страстная надежда на выздоровление вплоть до агонии и последнего вздоха. «Загробные» проблемы кажутся нелепыми, лишними среди густого, по видимости насыщенного быта, «мне туда не надо, я туда не тороплюсь», самодовольно изрекал один здоровяк, впоследствии скончавшийся от рака легких, не дожив до пятидесяти. Чем глубже человек вовлечен в мирское, обыденное, мелочное, тем мрачнее и безнадежнее его мироощущение при мысли о финале земного бытия.