Рифы далеких звезд
ДАЛЕКИЕ ЗВЕЗДЫ И БЛИЗКАЯ ЗЕМЛЯ
Первый аккорд романа Ивана Давидкова «Рифы далеких звезд» звучит настораживающе: «Рубили придорожные осины…» Этот звук не оставляет нас на протяжении всего романа, он следует за нами. Он вовлекает нас в повествование, вовлекает в долгий и напряженный разговор о насущнейшем, о том, что касается каждого в отдельности и всех вместе.
Три слова. Три удара. «Рубили придорожные осины…» — дается тон всему повествованию. Дается тон! Автор владеет искусством голосоведения, искусством полифонии. Эпизоды — малые и большие — продвигаются толчками, от одного к другому. И мы не можем уже оторваться от их стремительного движения. Времена меняются: от настоящего к прошлому, от прошлого к будущему, от будущего к настоящему. «Было» — «есть» — «будет» выступают в живом единстве. Они завязаны в крепкий узел. Этот способ письма органически присущ Ивану Давидкову. Хотя в романе действуют живые персонажи, хотя в нем происходят события, но в какой-то момент ловишь себя на мысли, что перед тобой монолог, вовлекший в себя чужие жизни и чужие страсти, монолог, который автор насытил событиями и героями.
Читателю сразу становится известным, что место, где провел жизнь старый учитель, где он обучал добру сотни учеников, уйдет под воду. Не уходит ли под воду и вся его жизнь? Нет нужды пересказывать увлекательный сюжет романа. Он и не поддается пересказу. Читатель сейчас узнает все и обо всем, не будем мешать ему.
Хлевы, где ласточки под стрехой выводили птенцов, крытые соломой курятники, маленькие городки пчел — все уйдет под воду. Это неотвратимо. Но это неотвратимое не может не вызвать в душе учителя и его сына все нарастающую тревогу. Разум понимает: это необходимо. Сердце твердит свое: жаль! Человек свой сад выращивает медленно, а топор рушит его мгновенно.
Тоска по прошлому? Да, конечно. Но не только тоска. Уйдут под воду благоухание трав и облюбованные взглядом и сердцем камни родного очага. Память не хочет отказаться от запахов отчего дома. Одно дело — окна, сквозь которые человек видел деревья и небо. Другое дело — вынутые оконницы. Их-то первым делом выставляли, чтобы не повредить стекла. В повествователе проступает тонкий лирик: «Ослепшее село уже не могло поднять глаза к звездам…»
Возврат к прошлому? Нет, боль памятливой души, пронзительная человечность, горечь кормильца-крестьянина. Чувство привязанности к этому (своему!) месту, но и чувство привязанности ко всей земле, чувство, возникшее не где-нибудь, а именно здесь. С этого не такого уж малого чувства и начинается большое, всеобъемлющее чувство всего отечества. Память, то есть лично пережитая история, наиболее родственный, близкий ее кусок, отрезок, — без этого нет у человека своего народа, своей страны.
«Роман» — обозначает автор жанр своего произведения. Мы бы назвали его романом лирико-философским. Это определяет не только манеру, в которой он написан, но и смысл сочинения. Цель отрывков от двух-трех строк до нескольких страниц сплочена единой страстной мыслью автора. Я не обмолвился: у Ивана Давидкова мысль выражена страстно, а его раздумья всегда погружены в его сердце. Начинаясь с малой орбиты повседневности, роман волей-неволей выходит на философическую орбиту. Песчинка на берегу Огосты перемигивается с планетой Марс. Костерок лесника заставляет думать о больших заревах, вспыхивающих то тут, то там на нашей планете.
Тонко и точно изображенный в произведении быт не остается только описанием повседневности. Быт перерастает в Бытие, эпизод — в притчу. Образ норовит прибиться к мифологическому берегу. От романа веет легендой. Случайно ли, что в одном из эпизодов действует двенадцать учеников, что один из них — Фома, а главных героев зовут Христофор и Маккавей? Эти имена и образы не случайны. Писатель пишет о воде, которая затопит деревню, а заставляет нас думать о Потопе. «Приближался час большой воды…» — это из романа. Звучит тревожно. Жизненосная, утоляющая жажду вода может обернуться бедствием. Душа художника не молчит, не может молчать.
Автор, однако, не напуган видением Потопа. Он не пугает Потопом и нас. Вовсе нет. Он предупреждает: мир надо сохранить. Эти три слова никогда не станут общим местом, никогда не будут звучать банально. Иван Давидков хочет быть на высоте исполняемого долга: он предупреждает.
Можно ли примириться со злом? Для героев романа и для самого писателя это далеко не риторический вопрос. Примириться со злом — значит, стать его союзником.
Где грань между легкоранимым человеком и человеком душевнобольным? Писатель не занят этой проблемой. Но он проникает в природу явлений, приносящих человеку боль. Душу Маккавея автор сравнивает с лесом, взбудораженным ветром. Для нечуткого, лишенного слуха человека это ровный шум. Для Маккавея — оркестр, тона и полутона, живые голоса стволов, ветвей, листьев, трав, кустов, птиц, зверей.