Но итальянцы не расшиблись на повороте (у мертвых птиц не было сил для мести), а спокойно помчались дальше, в город, в сопровождении верного чичероне на его дребезжащей ржавой развалюхе.
Уже вечерело, когда приехал на своей трехколесной коляске Муни. Он затормозил у мельничного ручья, вытащил костыли и, опираясь на их вогнутые дуги, ступил на траву. Потом, энергично выбрасывая ноги, двинулся к дому, на стене которого фары коляски очерчивали его тень — непомерно длинные руки, короткое плотное туловище, вывернутые детским параличом ступни.
Маккавей догадался, кто к ним приехал, и вышел навстречу гостю. Взял с сиденья хлеб и простоквашу, выключил фары и направился к дому.
Эммануил Рангелов, или для краткости Муни, был однокашником и другом Маккавея. Все классы начальной школы просидели они за одной партой. Маккавей привязался к нему не только потому, что Муни был честным, справедливым и самозабвенным в дружбе, — его привлекала любознательность друга, которому суждено было до конца жизни не расставаться с костылями, отполированными его ладонями. Возможно, из-за того, что недуг преградил Муни многие дороги и заточил средь этих холмов, плотно замыкавших горизонт, куда ястреб долетал, сделав всего несколько взмахов крыльями, мальчик стал собирать книги о путешественниках и летчиках и читал их взахлеб. Перед его взглядом, точно под крылом самолета, проносились здания незнакомых городов — белые, с четкими гранями, похожие на облепленные мухами кусочки сахара в сельской лавке…
Муни купил где-то книжку, в которой рассказывалось, как смастерить детекторный приемник. Целый месяц разыскивал он конденсатор и катушку, потом спаял их, позвал Маккавея и других ребят, попросил натянуть над крышей антенну. И в один прекрасный день, прикоснувшись тонкой, как пчелиное жало, проволочкой к граням отливающего свинцом кристалла, услышал в наушнике человеческий голос. Подумал было, что это с улицы долетел чей-то говор, но секундой позже в ушах зазвучала музыка. Играл военный оркестр — бравурно, гремя медью, — глаза у Муни засияли, щеки вспыхнули, казалось, перед одноклассниками сидел не всем им давно знакомый паренек, а мореплаватель, увидевший наконец обетованную землю…
…Огонь под навесом разгорался (учитель разложил костер, потому что вечерами уже холодало), хворост трещал, угольки летели во все стороны, и Муни отодвинул свой стул.
— Мне встретились итальянцы, — сказал он. — Приезжали бить фазанов.
— Весь день палили. Должно быть, ни одного не осталось, — проговорил учитель, глядя на реку, откуда веяло прохладой осеннего вечера.
— Итальянцам не жалко. Заплатили деньги и давай бить.
— Человек, который привез их, говорит, что на эти доллары мы купим станки, — вставил Маккавей.
— Один уже купили. Два года валяется на станции возле склада. Никому и дела нет. Доски, которыми он обшит, уже прогнили от сырости.
— Наверное, отжил свой век, — сказал учитель. — Станки стареют гораздо быстрей человека. Появился новый, более усовершенствованный, более экономичный, а прежний — сразу на свалку…
— Да, конечно, — согласился Муни. — Купят новый, более экономичный. На итальянские денежки. Знаешь, сколько они тут валюты оставили?.. В позапрошлом году две недели подряд били фазанов в излучинах возле Ботуни. Осенью опять прикатили, но уже в окрестности Златии… За каждого фазана — золотом!.. Слыхали, сколько за одного фазана дают? — обернулся он к учителю. Тот водил ладонями над горящими углями, и пальцы у него розовели от отсветов огня.
— Нет, не слыхал, — отозвался старик.
Муни знал обо всем. Лет десять уже разъезжал он по окрестным селам — от Ботуни до Врышского утеса. Свозил к себе в мастерскую неисправные телевизоры и приемники и, нагрев паяльник, возвращал им то, чего они лишились: речь, смех, песню. Он паял проволочки и катушки, менял лампы, ставил сопротивления, длинными ножками напоминавшие комаров, и после нескольких бессонных ночей к аппарату возвращалась речь. Муни втаскивал на заднее сиденье своей коляски обшарпанный ящик, которому он вернул чудо — жизнь, вез хозяину, и его встречали с радостью и благодарностью.
В его глазах, как в калейдоскопе, кружились времена года с разноцветьем холмов и пеленами тумана над прибрежными топями, сменяли друг друга дни и ночи, благоухали весной цветущие кусты боярышника, голые и зябнущие поздней осенью, а зимой укутанные в длинные снежные бурки. Они видели толпы свадебных гостей с красными петухами в руках — скачут вокруг невесты, опутанной с ног до головы гирляндами бумажных денег, видели, как цветут персиковые деревья, и глубоко в хлебах перекликаются перепела; как движутся похоронные процессии: два вола тянут подводу, за ней бредут вразброд человек десять, с трудом вытаскивая ноги из липкой грязи, а иногда впереди одетых в черное мужчин и женщин с траурными вуалями мягко покачивался на рессорах катафалк, а у лошадей на челках развевались черные ленточки…