Когда в 1991 году Латвия во второй раз в своей истории стала независимой (Первая республика просуществовала тут с 1918‑го по 1940‑й), новая власть взялась постепенно приводить государственную столицу в соответствие с официальной идеологией и чаяниями титульной нации. Идеал был прост и понятен – в Риге не должно было остаться никаких следов последних 50 лет, проведенных в составе СССР. Словно вслед за летом 1940 года сразу наступила осень 1991‑го. Конечно, идеал по определению недостижим, но он указывает направление приложения усилий.
Нельзя сказать, что усилия не дали результата. Во всяком случае, в историческом центре Риги давно нет ничего характерно русского или советского: ни букв, ни фасадов, ни «Лад Калин», ни неистребимого беспорядка, ни специфических полицейских манер. Если закрыть уши и не слышать повсеместную русскую речь (а к ее ненормативной составляющей охотно прибегают даже молодые латыши, никаких других славянских слов не знающие), то запросто можно представить, что ты в каком-нибудь Копенгагене. Впрочем, русская речь ныне и в Копенгагене не редкость. Можно утешаться тем, что официальный статус у этого языка, неприятного адепту «латышской Латвии», в Риге точно такой же, как у суахили или урду.
Вот он, город мечты. Настоящая Европа, в которой нет ничего от России.
И дело, конечно, не только в вывесках. В Риге не принято предлагать дорожным полицейским «договориться». Рижское Управление по делам гражданства и миграции по сравнению со своим московским аналогом, ФМС, – просто-таки образчик чиновничьей вежливости и безупречной организации работы. В рижском полицейском участке непредставима история, произошедшая в казанском ОВД «Дальний», и множество подобных ей российских историй.
Но ведь именно этот выпестованный европейский шарм, лоск и такт, ощущение чистопородного Запада привлекает в Ригу сотни тысяч российских туристов. Точнее – сочетание шарма и такта с географической близостью (полтора часа на самолете, одна ночь на поезде) и отсутствием языкового барьера. Сюда недолго ехать, здесь не обязательно переходить на иностранные «Hello!», «Bonjour!» и даже «Sveiki!» Получается, тут ты как бы одновременно на цивилизованном Западе и у себя дома.
Ты – в столице государства Евросоюза, где не только почти все владеют русским, но и половина населения – этнические русские. Где по телевизору – десятки российских кабельных каналов, в киосках – российские звезды на обложках русскоязычных латвийских еженедельников, в кино – фильмы с обязательными русскими субтитрами. Где на всех афишных тумбах – имена российских певцов и юмористов, пусть и набранные латиницей, а уличные музыканты гундосят Виктора Цоя. Где по-русски с вами пообщается не только почти любой продавец, но и любой банкомат. Где, в конце концов, мэром с 2009‑го бессменно трудится русский Нил Ушаков, глава партии, считающейся здесь русской (крайне правые и вовсе говорят об «агентах Кремля»).
Однажды российский телеканал «Дождь» сделал сюжет о Риге. Начинался он со слов о том, что в ней «воплотилась мечта об идеальной России: привычная языковая среда плюс европейские бонусы – такие, как порядок, вежливые чиновники и верховенство закона».
Вот он, город мечты. Настоящая Европа, которая одновременно – Россия.
Карманный Запад
Расхожий анекдот про советскую Прибалтику гласил, что ее жителей в других республиках постоянно спрашивали: а правда, что вы там у себя тоже расплачиваетесь рублями? Я таких вопросов не припомню, но в украинском Николаеве, куда я ребенком каждое лето ездил из Риги к дедушке с бабушкой, мне, малолетней шпане, еще во времена непуганого застоя дворовая старуха как-то проорала (кажется, я мячом угодил куда не следовало): «Убирайся в свою Америку!» Выходит, простому советскому человеку гость из Прибалтики уже тогда казался американским агентом, посланцем враждебного Запада.
Для связи со своими кураторами из-за железного занавеса мы, прибалты по прописке, наловчились делать на рижским заводе ВЭФ транзисторные радиоприемники «Спидола», знаменитые тем, что они хорошо ловили на коротких волнах «Радио Свобода» и Севу Новгородцева.
В не совсем советской Прибалтике были готические соборы, кафе, латинские буквы на вывесках, сдержанные, иногда холодно-презрительные аборигены, оттуда привозили непривычные буржуазные жидкости, вроде ликера «Vana Tallinn» или рижского черного бальзама. Слово «Вецрига» имело французский вкус – фирменным нашим кондитерским изделием были одноименные профитроли.
До последних лет в Союзе сохранялась память о здешних полицаях времен немецкой оккупации и о «лесных братьях». Зато российская и прочая «союзная» интеллигенция ценила прибалтийское дозволенное вольнодумство – дозволялось на «карманном Западе» лишь чуть-чуть больше, чем в целом по Союзу, но все-таки больше: не случайно и Сергей Довлатов, и Михаил Веллер, которых не печатали в Ленинграде, пытались дебютировать со своими книгами в Таллине (Довлатову, правда, не удалось издаться и там, пришлось ехать еще западней – в Нью-Йорк). И все, независимо от принадлежности к социальным слоям и прослойкам, ценили Юрмалу, несмотря на пресное и прохладное наше море.