Выбрать главу

Следующий этап – самый долгий: угол Ленина и Энгельса, советская госбезопасность. «Рижане обходили Угловой дом стороной, не поднимая лишний раз глаз, даже тогда, когда оказывались в модном магазине «Сыры», располагавшемся на противоположной стороне Ленина», – писал экс-рижанин Александр Генис, вспоминая свою встречу в «Сырах» с Ульяной Семеновой, легендарной баскетболисткой рижской команды ТТТ. Теперь-то это все одинаково баснословное прошлое: всемирная баскетбольная слава клуба ТТТ (что означает «Трамвайно-троллейбусный трест»), «Советский камамбер», ничем, кроме названия, не отличавшийся от сырка «Дружба» (по словам того же Гениса), зловещая Контора Глубокого Бурения.

Но дом не поменял специализации даже когда улица, на которой он стоит, вновь обрела имя Свободы (Бривибас), а перпендикулярная ей – дореволюционное, но в латышском варианте: Стабу (stabs – столб). С первой половины девяностых и до конца нулевых Угловой давал кров центральному аппарату Госполиции, в его подвальных камерах все так же содержались важные подозреваемые, а однажды пару суток провел один из самых богатых людей страны – мэр Вентспилса Айварс Лембергс, имевший шанс стать, но не ставший латвийским Ходорковским.

Роковым для здания стал тот же год, что и для странного латвийского процветания образца нулевых – 2008‑й. Отъезд Госполиции в новую резиденцию с кризисом связан не был, но следующие полдюжины лет Угловой дом простоял пустым и ветшающим, символизируя экономическую и всякую иную безнадегу.

В 2014 году, когда Ригу назначили культурной столицей Европы и выделили под это дело специальный бюджет, в доме открыл временные экспозиции Музей оккупации, а в подвальные застенки стали водить платные экскурсии. Хотя культурный год вместе с бюджетом закончился, «музей КГБ» в Угловом доме (Brīvības, 61) надеются открыть на постоянной основе.

Среди его экспозиций была одна под названием «Чемодан латыша». Ее очень точно найденная тема – ключ к истории Латвии и Риги XX, да, пожалуй, и XXI века. Это тема вынужденного отъезда. Разве что «латыш» в названии сильно тему сужает – тем более что экспозиция рассказывала и о немцах, добровольно-принудительно репатриированных в 1939–1940 годах, и о советских евреях, уезжавших из Риги в 1970–1980‑х. История города в прошлом и нашем веках – это история бегства: из Риги массово бежали во время Первой и Второй мировой, бежали от советской и от нацистской властей, уезжали от первой и второй редакций национального государства.

«Чемодан латыша», конечно, никто бы не стал дополнять «Чемоданом русского» – а напрасно: о десятках тысяч уехавших из Латвии в девяностых тоже ведь есть что рассказать, и человеческих драм там было немало. Да и о чемоданах тех, кто сейчас ежегодно покидает страну в количестве все тех же десятков тысяч – уже без связи с национальностью и политикой (во всяком случае, без прямой связи): о них тоже когда-нибудь, наверное, будут делать выставки.

Баррикады и бюрократы

В прибалтийских странах период, предшествовавший развалу Советского Союза и обретению независимости, называют еще «Песенной революцией» – тогдашние акции протеста сопровождались пением народных песен. В Латвии их – песен – строго говоря, было больше, чем революции: власть сменилась относительно мирно, после провала августовского путча в Москве союзное руководство признало латвийскую независимость, декларацию о которой здешний Верховный совет (большинство в нем на выборах получил Народный фронт) принял еще в мае 1990‑го. Но всякому молодому государству нужна героическая предыстория – поэтому ежегодно в январе в Риге проводятся мероприятия «памяти баррикад», а между Ратушной и Домской площадями постоянно работает Музей баррикад (Krāmu, 3).

Баррикады из бетонных блоков и грузовой техники, возведенные в январе 1991‑го, были призваны защитить латвийские органы власти и телевидение от лояльных союзному руководству силовиков. Но Горбачев добро на подавление крамолы не дал, никто здешний Верховный совет и Совмин не тронул – только упоминавшийся рижский ОМОН предпринял ряд хаотичных и совершенно бессмысленных акций, включая штурм МВД. Без массовых жертв, к счастью, обошлось, но коллективное дежурство энтузиастов независимости у баррикад в свете костров вспоминается ими теперь как пример романтического единения, эдакий бескровный «майдан».

Я хоть на баррикадах не стоял, помню их неплохо – так как проходил мимо них в те дни (считающиеся ныне судьбоносными – хотя все решилось вовсе не в январе в Риге, а в августе в Москве) по пути на трамвай, отвозивший меня в русский гуманитарный лицей. Помню уверенные лица защитников демократии – и собственную растерянность. Даже пятнадцатилетний лицеист догадывался, что идея, вдохновляющая стояльцев, русской филологии в Латвии больших перспектив не сулит.