— И американские астронавты, конечно, тоже видели?
— Да. И они. — Заболотный не уловил иронии, или сделал вид, что не уловил. — Вроде было даже кодовое слово, «Аннабель», кажется, обозначавшее проявление сознательной деятельности, ну, если наблюдаемое точно не подходит под описание природного явления, а…
— Метеориты? От удара может быть вспышка, даже если…
— В безвоздушном? Да. Но эти были организованными. Последовательными. Она говорила, что… говорила, что, — он запнулся и набрал воздуху, — цепочку огней в кратере… да, Эратосфен. Как бы движущуюся. Белые огни, как связка бус…
— Красиво.
— Да, — согласился он, — красиво.
— И вы видели?
— Нет. Когда я добежал до… они уже погасли. Не повезло.
— Да, — согласился он, — не повезло. Скажите, а… Там, в лесу… с ней ничего не случилось? Такого?
— Случилось, — Заболотный погас, словно внутри повернули выключатель, — такое.
— Простите.
— Уже ничего. Я, пожалуй, заберу его. Телескоп. Не возражаете?
— Нет, конечно. Что вы.
— Добрый де-ень, — Джулька стояла в дверях, бледными тонкими руками в мелких коричневых родинках прижимая к себе Бабыкатину корзину. Пухового платка, прежде накрывавшего корзину, впрочем, не было.
— Это моя жена, — пояснил он зачем-то Заболотному, — она славистка.
— Очень приятно, — равнодушно сказал Заболотный.
— А это бывший владелец нашего дома.
— Яитчницу хоти-ите? — Джулька улыбнулась, вновь показав розовую десну. Она всегда так улыбалась, а он не замечал?
— Нет. Я, пожалуй, пойду, — Заболотный, сидевший на корточках, продолжил сосредоточенно свинчивать ноги телескопу, — к Ивану.
— Вы друзья? — спросил он зачем-то.
— Он сложный человек, — суставчатые ноги телескопа сложились, и Заболотный подхватил его под мышку, — и как бы это сказать… материально озадаченный…у него вряд ли есть друзья. Но я лучше там.
Он смотрел, как Заболотный идет к машине. Телескоп торчал у него из-под руки, как гранатомет у Терминатора.
— А ты буде-ешь? Яитчницу?
Может, подумал вдруг он, она бессознательно нацелена на то, чтобы вывести его из себя, чтобы он сорвался, наорал — может, у нее просто такая внутренняя потребность — быть униженной. Эта тяга к русской классике. И поэт-резидент.
Он заставил себя несколько раз вдохнуть и выдохнуть.
— Опять Бабакатя яичками торгует?
— Это… свободно? Ну, как… даром, в подарок, да-а? Она добрая на самом деле. А зачем он приезжал?
Дядя Коля знает. Бабакатя знает. А она не знает. Сам же не хотел ей говорить, не хотел тревожить. И Бабакатя ей не сказала?
— У него сбежала дочка, — сказал он неохотно, — маленькая. Он приехал ее искать. Это раньше был их дом. Ты ее не видела, девочку?
— Откуда? — Джулька помотала рыжей головой. — Зачем девочка? Не видела. Ты куда?
Он натянул свитер и куртку, и уже собрался сунуть ноги в резиновые сапоги.
— Надо же, — сказал он неуверенно, — помочь.
— Они тебя звали?
— Нет, но…
— И не позовут, — сказала Джулька.
— Почему?
— Они — сами по себе. Мы сами по себе. Они не позовут.
— Но девочка…
— Ванька-то нас на самом деле не лю-юбит, — ему вдруг показалось, что акцент у Джульки то исчезает, то появляется, — и Алена не лю-юбит. Зачем — ты? Зачем — они? надо вызывать… nine-one-one… Эм-Че-Эс, да-а? Почему он не вызовет? Эм-Че-Эс?
— Наверное, вызовет, — согласился он.
— А тебе нельзя в лес.
— Почему?
Джулька приблизила к нему треугольное лицо. Глаза у нее были светлые, почти прозрачные, в бледных рыжих ресницах, белки яркие, аж голубоватые, а кожа на лице нечистая, в черноватых порах. Это из-за воды, наверное, тут и умыться как следует проблематично. И нету этих их лосьонов, в Штатах полно всего, индустрия красоты, а в России нет настоящей косметики, одна подделка, он читал.
— В лесу стра-ашно, — шепотом сказала Джулька.
В окне стояло багровое распухшее небо — словно Ригель уже лопнул. На фоне небесного огня все зеленое казалось синим, островерхие деревья на кромке неба металлически темнели, точно зубья гигантской пилы. Потом из алого сияния всплыл полупрозрачный вращающийся диск, и он на какой-то момент решил, что видит летающую тарелку, но это был просто встающий из-за дальнего леса вертолет. МЧС или так, случайный?
Он не знал.
Но звонить Ваньке и спрашивать не стал.
— Джулька!
Джулька сонно пошевелилась у него под боком. Небо погасло, последняя рубиновая полоса потемнела и растворилась в синеве, Ригель болтался в нем такой же, как всегда, белый, далекий, чистый.