На обратном пути, разомлев в предвкушении тепла и ужина и въезжая на пригорок по убитой дороге, он уловил в сумраке отблеск выходящих на закат окон (что тут было хорошее, так это закаты) и сообразил, что закат так красиво отражается в стеклах, потому что в доме темно.
Тут случались перебои с электричеством, к тому же он знал, что на самом деле в саду светлее, чем это кажется из окна автомобиля. Настолько светлее, что он, выскочив из машины, сразу увидел: в густой траве, сбоку от порожка ровный квадрат, словно бы свет упал из темного на самом деле окна, и на этом светлом лежит что-то маленькое, скорчившееся, темное.
— Уф, — он присел на крыльцо, одновременно охлопывая себя по карманам в поисках сигареты, — как ты меня напугала!
— Прости, да-ааа? — Джулька сонно хлопала глазами. — Я заснула и не слышала… а ты подъехал, а я заснула и не слышала.
— Это ничего, — сказал он, — ничего. Но зачем вообще было там спать? Смотри, как тебя комары искусали.
— Я хотела его проветрять? проветрить? Да, проветрить, Бабакатя сказала, матрас обязательно надо проветрить.
— Она что, приходила?
— Да. Яички принесла. Еще она сказала, что крыльцо надо подметать. Городские никогда не подметают крыльцо, а его надо подметать (она произнесла «подмятать», явно копируя Бабукатю), и я подмела крыльцо, и вынесла матрас, а он такой тяжелый, и его надо повесить на перила и бить такой палкой, а потом прове-етрить, и я села, и подумала, немножко полежу, и заснула.
— Джулька, — сказал он, — а Бабакатя не сказала тебе, что это надо делать утром, после того, как роса уйдет? А вечером нельзя, потому что роса опять выпадает, и сыро. Смотри, он же весь намок. Теперь на нем нельзя спать, пока не подсохнет.
— А печку топить? — с надеждой спросила Джулька.
Он вздохнул.
Печку топить и правда придется. И сушить матрас на печи, и он будет вонять сырыми тряпками. И окна закрывать нельзя, а значит, опять кто-нибудь прилетит, и Джулька опять будет пугаться. Блин, забыл купить сетку на окна…
— А яйца тридцать рублей пяток. Это не дорого, да-аа?
— В «Алых парусах» вдвое дешевле.
Чистые краски заката ушли, меж яблоневых веток зажглась все та же огромнющая звезда. Яблоки выгрызали вокруг нее аккуратные черные дыры.
Ванька-Каин говорил о зиме, об огромной белой луне, висящей над черными островерхими елями; об огнях на снегу, и о том, сколько хороших и платежеспособных людей готовы мириться с временными трудностями, чтобы увидеть все это, и зеленый туризм сейчас в моде, и поезд от Москвы идет всего ночь, и все вагоны, даже плацкартные, оборудованы кондишн и биотуалетами.
— Эти из настоящей курицы, — возразила Джулька, — теплые еще, и перышки налипли.
— Они обычно на помет налипают. На гуано. Деревенские яйца всегда в гуано…
Сигарета то разгоралась, то гасла, и когда она разгоралась, мир вокруг становился темнее.
— Ладно, — он поднялся, ступенька тоже была влажная, и джинсы на заду были влажные, и теперь неприятно липли к телу.
— Ты куда?
— Отнесу ей крупу. Крупичку. И хлебушка… Хлебушка серенького буханочку. Хотя он не такой, как при Брежневе.
— А печку можно я потоплю? — с надеждой спросила Джулька.
— Можно, — он вздохнул, — только не потоплю, Джулька, протоплю.
— Ой, — расстроилась Джулька, — опять у меня с приставками. Потопить можно Муму, да-а?
— Потопить, Джулька, можно вражеское судно. А Муму можно только утопить.
— Русский язык все-таки такой сложный, — пожаловалась Джулька.
— А про спички-то я забыла тебе сказать, Борисыч, — в голосе Бабыкати слышался явный упрек, обращенный в его сторону, — вот те, которые прошлым летом, они как собяруться, значить, в Чмутово, так заглянут ко мне и спрашивают — а спичек случаем не надо, Бабакатя? Или, может, соли или мыла… маслица постного… всегда спрашивали. Не надо ли чего, Бабакатя? Так вот и спрашивали.
Он ни с того ни с сего подумал, что «те которые», надо полагать, не спрашивали, нужна ли Бабекате туалетная бумага. Наверняка она подтирается скопившимися на чердаке старыми газетами.
— По такой дяшевке продали, я им говорю, не продавайте так задешево, а они продали. За пятьдесят тыщ продали, а купили-то за все сто, Пална, когда в Ленинград переехала к дочке, свою избу им и уступила, и то по знакомству, потому как он учился вместе с дочкой-то.
— Что? — переспросил он.
— Ну, везет (вязет) тебе, Борисыч, что задешево, хороший дом, крепкий, крыша не текет, он как въехал, сам ее починил, крышу, и я его еще спрашиваю, как крыша-то, не текет, он говорит, нет, Бабакатя, не текет больше, Пална шифер покупала еще при Брежневе, тогда плохо не делали…