Луи отпрыгнул, смял саблю, будто бумагу, сунул комок в карман, выбил каблуками резвый знакомый ритм, и из открывшихся люков к противникам потянулись цветные ленты.
— Выбирай, Сахарок! — пропищала Чародейка и пихнула мальчишку в спину. Тот сделал два шага, едва не упал, но устоял, обернулся. Лицо его полыхало гневом. Наглая девчонка ехидно поддела: — Тебя остудить?
Между вытянутых ладоней её вращался водяной шар. Август замер в полуметре от чуда, открыл было рот что-то сказать, но смолчал и вперился взглядом в белую маску Чародейки. Рихарду казалось, что белобрысый мальчишка может и ударить, и уколоть словом, но отчего-то решил сдержаться, и, что самое удивительное, улыбнуться. «От такого оскала вороны бы дохли на лету», — пронеслось в мыслях Феникса. Сахарок повернулся к Луи, а нахалка отошла в сторону, жонглируя меленькими пёстрыми мячиками.
— Побе-еды обо-оим! — внезапно донёсся тонкий девичий крик.
Рихард обернулся и увидел опёршуюся руками о край сцены принцессу Теней Хайну. Её невидящие глаза будто бы смотрели прямо на него. Маленькая тёмная фигурка на фоне белоснежного шатра — одинокая, безучастная к ликованью трибун. На душе у Феникса потеплело. Приятно было знать, что ему желает победы кто-то, кроме отца. Август медленно перевёл взгляд на девочку, потом на Рихарда, сощурился и спросил у Луи:
— А как я выберу, если не вижу оружия?
— Да очень просто! — ответила вместо ведущего Чародейка. — Потяни за две ленточки, и появится оружие для тебя и Горчицы. Только не мешкай! А то будешь сражаться ржавой кочергой или коровьей ногой. Хотя, если ты — Сахарок, то может попасться большая ложка!
Конец фразы потонул в рокоте живота голодного Бэна. Зрители загоготали. Рихард понял, что покраснел: сначала жар опалил уши, потом лицо. И почему же это? Может потому, что ему всё больше нравился этот увалень, и всё меньше белобрысый.
— Это отвратительно, когда кто-то не может контролировать своё тело! — Август вздёрнул подбородок, но взгляд был опущен к лентам, которые, подобно змеям, извивались у его ног.
— Простите. Просто, когда я голодный… — начал оправдываться Бэн, но Сахарок его перебил:
— Как я узнаю, что там действительно оружие, а не всякий мусор?
Он посмотрел на ведущего так, будто пытался сделать в Луи пару сквозных отверстий.
— А мы вам покажем! — хихикнула Чародейка.
— О, демонстрация! Мы любим демонстрации! Больше демонстраций почтенной публике! Эй, помощнички, докажите, что наше оружие — это не шутка! — гаркнул Луи, выдернул из кармана комок, что был раньше саблей, встряхнул, и тот превратилась в дудку.
Ведущий оглушительно дунул и дёрнул за ближайшую ленту. В люке, где скрывался её конец, послышались голоса, возня, кто-то спорил и шикал. Хруст и взвизг. Наружу вылетел осколок маски с перьями, проскакал по настилу и скрылся за краем сцены. Лязг и треск раздробили упавшую тишину. Широкое лезвие топора пробило изнутри доски и вылезло наружу. По нему стекали алые капли.
Крик. Дикий крик, полный ужаса и боли заставил всех, кроме ведущего и Августа втянуть головы в плечи. Что-то вылетело из люка и шлёпнулась на сцену. Лезвие, покачавшись, с хлюпаньем втянулось, оставив влажный след. Лента вырвалась из рук Луи и со свистом скрылась в люке. Крышка захлопнулась.
— Достаточно ли остро наше оружие? — с ехидством в голосе спросил ведущий, перекатываясь с носков на пятки, красные блики от его башмаков скользили у ног Августа будто живые.
Сахарок что-то ответил, но его заглушили вопли с трибун. Все смотрели на то, что ещё шевелилось на сцене. Это была кисть руки, без перчатки, пальцы когтили истоптанные деревяшки — «шик-шик», «крч-крч», — кровь хлестала во все стороны, ногти с влажным треском отходили со своих мест, загибались кверху.
— О! Еда! — восторженно крикнул Бэн и поспешил к отрубленной руке, поднял, понюхал и принялся сдирать с неё кожу, как бумажную обёртку, даже звук был похож.
Кого-то из зрителей вырвало на месте, прямо на головы сидящим впереди. Другие вскочили, отсели подальше, третьи бросились прочь. А голодный толстяк впился зубами в освежёванную руку. Он легко откусил треть, кровь забрызгала его лицо и ладони. Он жевал, улыбался, закатывал от удовольствия глаза, облизываясь, пританцовывая на месте. Когда заметил посеревшее лицо Августа, поперхнулся и закашлялся, протянул остаток.
— Хочешь? Могу поделиться! Совсем свежий. Понюхай, как пахнет! Да и на вид отличный.
Он с невинным видом огляделся и охнул. Со всех сторон неслись брань и стоны, будто отдавили сотни ног.
— Бешеная псина! — рявкнул Август, попятился. — Таких тварей надо убивать при рождении!