Рихард замедлил шаг, будто топал через высокий снежный нанос в бурю. Но в этом замедлении не ощущалось опасности, даже наоборот. Что-то горячее опалило открытые участки кожи, проникло в сердце и разлилось по телу умиротворением и покоем. Казалось, будто кто-то обнял, прижал мальчика к себе, даруя защиту, оберегая от всего мира и дурных мыслей. Кто-то, кто нежно гладил по голове на ночь и целовал в лоб со словами: «До завтра, солнышко. Я люблю тебя».
Рихард сглотнул и вытёр мокрые глаза. Ощущение не проходило, но сознание очистилось, вернулось к реальности, и мальчик понял, что значило это тепло. Это была любовь. Безусловная, всепрощающая любовь матерей.
И он вспомнил Гарга — пьянчугу, потерявшего сына во время инициации. Гарг опозорил свою мать, требуя денег на игры и выпивку у старшей смотрительницы Дома. Да ладно бы позор, мужчина этим губил себя, а зло, как и огонь, имело свойство расширяться. Рихард подумал, что и мать Гарга, Хлоя, так же сильно любила своего непутёвого сына, жалела и оберегала, как и другие, чьи дети не поддались разрушающему искушению и страху. И эта любовь, эта защита, это окутывающее тепло, от которых щемило сердце, были тем самым источником жизни племени, тем, что стоило защищать.
Свет заслонила тёмная фигура. Маджер навис над племянником, гулко, будто с трудом выдавливал из себя слова, произнёс:
— Чувствуешь теперь? Любовь матерей ощущается нами после открытия в себе силы Феникса. Она становится тем ресурсом, что мы должны хранить. Не будет железа, питающего их силы, — не будет их. Не будет их — не будет нас. Горы скудеют. И сила матерей угасает, — он рубил фразы, не мигая, глядя в глаза. — Раньше это тепло до города доходило. А сейчас — даже на обратной стороне скал нет. От этого и виноградники всего два-три раза в год плоды дают, да и те чахлые. Наше вино — золото этого мира. Здесь, на севере, оно — наш шанс на выживание. Связь улавливаешь?
— А перебраться в другое место?
— Знал бы ты, малец, как сложно нам найти нужное место. Мы жили здесь испокон веков, с самого сотворения Детей богов. Да, нас позвали на чужбину, в Прэстан. Но ты не понаслышке знаешь, что мы пока туда отправиться не можем.
— Я всё испортил…
— Ты всё испортил.
— Я не хотел! Я не знал… Дядя…
— Да, год или пять ничего не решат, но за это время мы бы могли освоиться там, в нетронутых горах. Но сколько нас осталось, ты знаешь? Возможно, мы последние Фениксы на этой земле. И с каждым годом нас становится меньше, Рихард.
Земля ушла из-под ног. Чувство вины, злость на себя скрутились в тугой комок, чёрными пальцами драли изнутри горло. Чей-то едкий голос обжёг за глазами, сцарапал всё хорошее, что было за этот день: «Твоё племя сдохнет из-за тебя, мелкий ублюдок. Бесполезный, тупой, никчёмный птенец. Пропади!». Голова дёрнулась, щёку обожгло, камни бросились под спину. Сильная рука схватила мальчика за плечо, вздёргивая на ноги.
— Успокойся! Не поддавайся!
Маджер занёс раскрытую ладонь, и Рихард отшатнулся, чтобы избежать второй пощёчины.
— Всё хорошо! — Дядя присел на корточки перед племянником, взял его руки в свои, сказал: — Наш Феникс не добрый и не злой. Он — игрок. Зеркало. Он для каждого становится таким, какими чувствами его кормишь. Если ты чувствуешь себя виноватым, виной Феникс тебя уничтожит. Если ты добр, то и Феникс, и сила его добра. Пойми это и прими. Тебе с этим жить, Рихард!
Он искал слова и не находил. Щека горела, челюсть ныла, но глаза были сухие, будто песком засыпаны. Ярость, вина, страх, угасая, всё ещё рвали на части. Рихард отследил ярость, она отзывалась ликующей жаждой разрушений, она просила ударить дядю, забить его до смерти прямо здесь и сейчас, под покровом любви матерей. Мальчик выдохнул и с этим выдохом заглушил в себе жестокое чувство. Два других, как вспугнутые змейки, исчезли, растворились в теле. Все чувства и эмоции на миг пропали. Но облегчения это не принесло. Смирение? Как бы не так. Равнодушие? Это похоже на правду.
Феникс, оказалось, был разным, а не только великодушным и добрым, как в сказках, что читали на ночь отец и дед. Но Рихард понял, почему в этих историях был выбран образ вселюбящего, всепрощающего мудрого старца: чтобы дети приучались кормить внутреннюю силу хорошими чувствами. Мальчик резко выдохнул носом. Тем больнее стало открытие.