— Надо поесть! — произнёс Рихард, пересилив желание вернуться на дорогу.
На крыльце столовой храпел сегодняшний повар. Мальчик едва не наступил на него, поднимаясь по ступенькам на террасу. Столы и лавки покрывали мелкие капельки, от печи шли тепло и ароматы свежей еды. Но аппетит не приходил. Рихард зашёл в доготовочную зону, снял крышку с ближайшей кастрюли и долго смотрел внутрь, ничего не видя, почти отключившись, с отвращением осязая в воздухе сырость. Со вздохом закрыл и сел на пол, забился в угол под стол с тарелками, обхватив колени руками, опёршись спиной о ещё горячую каменную печь.
Чувства на время вновь покинули его и вернулись. Он потянулся за разлитой в воздухе любовью матерей, но не нашёл за стылым туманом. И пришло иное: чьи-то голоса и пара истоптанных башмаков с полосатыми носками на тощих ногах. Кто-то был рядом и говорил негромко, но так знакомо и противно, что Рихард сразу пришёл в себя.
— … может, не надо? — фальцет Тавира пилил слух. Подмётки башмаков стучали вдоль стола, грохали кастрюли, шлёпала в тарелки еда. — Если будет ещё один, то всё может обернуться гораздо хуже. Особенно тот…
Разум Рихарда стал чистым и восприимчивым, в нём развернулась доска, на которой из пёстрых кусочков мозаики выстраивалась цельная картина.
— Тавир, мальчик мой, хуже уже не будет, — тягучий, приторный голос дяди Симона раздался со стороны обеденного зала. — Двое есть. С третьим покончим и всё. Просто сделай это. Я верю в тебя.
— А если…
Ноги Тавира замерли, одна из них вылезла из башмака, пальцы, торчащие из дыры в носке, почесали колено другой.
— Не думай об этом. Просто сделай.
— Но время…
— Ты успеешь.
— А ты не хочешь пойти со мной?
— Тавир, мальчик мой, ты же знаешь, я б с радостью, но, боюсь, только тебя задержу.
Рихард закусил губу, чтобы не выругаться. Феникс внутри кончиком крыла подвинул очередной кусочек картинки на нужное место. И то, что проявлялось, будоражило мальчика до икоты. Тавир, фаворит и посыльный дяди Симона — брата Маджера, — насвистел начало песни, призывающей к битве, затем цокнул языком и с сомнением спросил:
— А что с крысёнышем? Он ведь может всё испортить?
— А ничего. Забудь про него. Даже если кому и скажет — толку то? Да кто ему поверит? — Дядя Симон противно захихикал, Тавир взял тарелки и вынес в зал.
«Неужели они про убийства в городе? Про тех двоих, которые погибли в сталеплавильном цеху?» — пришла в голову Рихарда пугающая мысль.
— Нас уже никто не остановит. А ещё один, хм… Мы и так это уже обсуждали. А если крысёныш будет вякать, я его заткну лично, — с улыбкой в голосе сказал дядя Симон.
Раздались чавканье и сёрбанье, застучали ложки. Мальчик под столом едва дышал. Тавир, этот проныра на год старше Рихарда, и дядя Симон что-то невнятно бормотали, но больше ничего толкового услышать не удалось. Когда ноги появились снова, раздался грохот посуды о таз. Затем оба ушли, не потрудившись помыть за собой.
— Хватит! — крикнул Рихард и влепил себе пощёчину.
Он вылез из-под стола, стукнувшись не нарочно пару раз головой. Мальчик был зол на себя: слишком много разных настроений за сегодня, такая болтанка могла для него плохо кончиться. Не зря и отец, и дед всегда говорили об усмирении своих эмоций. А теперь, зная о непостоянстве Феникса, Рихарду и в самом деле следовало лучше следить за собой, чтобы не сойти с ума.
Шаги. Скрип досок. Тёмный силуэт на фоне расползающегося тумана. Даже под объёмной курткой было видно, как худ и высок человек. И Рихард бросился навстречу к отцу.
— Я почувствовал, что ты здесь, и пришёл, — улыбнулся Нолан. — Вижу, тебя что-то беспокоит. Давай поедим, и ты, если захочешь, мне всё расскажешь.
Рихард был благодарен отцу. Но рассказывать об услышанном — пожалуй, нет.
Они ели в благодушной тишине. Горячие тушёные овощи, фаршированные виноградные листья, яйца всмятку — с каждым кусочком пробуждался аппетит, возвращалось хорошее настроение и на улице становилось светлее. Рихард смотрел на Нолана, физически ощущал исходящие от него уверенность и миролюбие, спокойствие и мудрость, силу взрослого человека, способного постоять за маленького, объяснить ему всё, научить. Мальчик мысленно пообещал себе, что однажды поколотит дядю за все те гадости, что тот говорил про отца. «Фениксом клянусь!» Древний бог внутри раскинул огненные крылья и расхохотался, принимая клятву.
Лучше всего, по мнению мальчика, Нолан умел слушать, да так заинтересованно, что хотелось рассказывать ему всё больше и больше. Поэтому, едва тарелки опустели, Рихард, без утайки и ничего не придумывая, выложил всё, что было за сегодня. Отец кивал, задавал уточняющие вопросы, просил повторить кое-что слово в слово. И это было приятно. То, как он слушал, вызывало в мальчике чувство собственной значимости и что сказанное важно не только ему. Даже когда рассказ закончился и Нолан отправился мыть посуду, Рихард последовал за ним, повторяя отдельные моменты. Отец кивал, улыбался, хвалил.