Шермида села, склонилась над столом, положила на руки подбородок и тихо произнесла:
— У Энба-оленей рога появляются к сорока годам, а у метисов и того позже. Но иногда, мои дорогие, и раньше. Если оказываешься на пороге смерти, рога быстро вырастают, придавая сил сражаться. У меня сошлось всё.
Они помолчали. Новые посетители принесли с собой прохладу и шум дождя. Нолан зябко поёжился. Ему не нравилась сырость: она притупляла чутьё и разум, но освобождала чувства. А чувства к Шермиде были самые разные. Она будто стремилась заполнить собой все их оттенки, проникнуть в глубины души и сердца, рвать их и зализывать нанесённые раны. Она сводила Нолана с ума одним своим существованием. Он будто был под её заклятием с самого момента знакомства, не видя других девушек вокруг. Он тянул со свадьбой так долго, что даже отец и глава начали за него беспокоиться. Поэтому, едва Шермиду увели в зал суда, с Нолана будто сняли пудовые кандалы: он вернулся в деревню и принялся ухаживать за дочкой главы, которая была его младше на шестнадцать лет. Только Олли, юная и непорочная, чистая, как горный родник, смогла исцелить разорванное сердце и показать, что такое настоящая любовь.
А сейчас всё снова трещало по швам. Бешеный напор Шермиды, как камень, разбивающий стеклянный витраж, или даже таран, вламывался в Нолана из глубин памяти. И дело тут было даже не в чародейских наговорах, а в чём-то другом. Сам хотел, сам позволял? — возможно? — да…
Метис сдвинула тарелки и кружки на угол стола и протянула мужчинам руки. Немного помедлив, Урмё переплёл с ней пальцы и подал Нолану ладонь. Небольшая заминка — и треугольник сомкнулся. Как в старые добрые, иногда не очень, времена.
Шермида заговорила тихо, глядя в стену перед собой. Нолан ощущал её холодные, чуть дрожащие пальцы, борясь с желанием согреть их дыханием. Рука Урмё была горячей и пульсирующей от сильного биения сердца.
— Всё пошло в бездну, мои любимые мальчики, с самого моего рождения, если не раньше. А чего ещё следовало ожидать, когда мутят воду в бочке, перемешивая пену и осадок? Не помню, говорила ли я вам, мои родные, что выросла в борделе? Не важно… В ту ночь было много клиентов. Стены ходили ходуном. Тонкие стены. И цены, знаете, так громко называли, так чётко произносили перечень услуг… Ревность и обида сгубили этот тонкостенный мир. Одна женщина пришла мстить за своего мужа, который отдыхал там всю прошлую ночь. Он так хорошо отдохнул — а она пришла и сделала гадость. Я и другие дети были всегда заперты в отдельной комнате, чтобы нас никто и никогда не видел из этих изменщиков, предпочитающих купить тело на ночь, вместо того, чтобы вкладываться в любовь. Когда начался пожар, мы даже не поняли. Мы задыхались там, в закрытой комнате без окон, забитые дети, пока наши матери выгоняли клиентов взашей. Стражи пришли, нас выпустили и раскидали по приютам, попутно рассказав, как всё было…Никого не осталось… Кроме нас, сирот, никого не осталось…
Женщина закрыла глаза, немного покачиваясь. Кто-то в другом конце зала взорвал хлопушку над парнем, стоящим на коленях перед девушкой, он протягивал ей обручальный браслет. Нолан чуть не подпрыгнул, Урмё дёрнулся назад, едва не разжав руки. Одна Шермида сидела спокойно. Резные бумажные лепестки медленно кружились по залу, опадая в еду и напитки, теряясь в дыму трубок и сигарет, оседая на рога и короткие волосы бывшей напарницы.
— Вы даже представить не можете, сладкие, как долго я носила в себе эту историю, пока не поняла наконец ту женщину. Пока её правда не стала моей, а после и она изменилась. Покуда есть дома измены, люди будут изменять — так я думала, в это я верила. Как же я в это верила! Тогда… Поэтому свои клейма я заслужила именно уничтожением домов разврата. А на суде мне удалось убедить в своей идее совет. Да, мальчики, вы меня, конечно, сдали, но что ещё вы могли сделать с полными карманами улик… И я, между прочим, даже на вас не злюсь.
Нолан вгляделся в её побледневшее, спокойное лицо — глаза закрыты, дыхание ровное, — Шермида всегда становилась такой, когда старалась не выдать своих чувств и эмоций, рвущейся наружу боли. Он предпочёл бы увидеть слёзы и скорбь, но вместо них вдруг появилась улыбка. Улыбка человека, убеждённого в своей правоте.